Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара

Однако в руководстве дипломатического ведомства России того времени нередко брали верх ошибочные и непрофессиональные тенденции. Чтобы это понять на конкретном примере, достаточно перечислить те изменения, которые внес в текст "Инструкции статскому советнику Грибоедову" директор Азиатского департамента МИДа К.К. Родофиникин и которые не могли не сказаться на дальнейшей судьбе русской миссии в Персии: Грибоедову предписывалось не делать главный упор на отношениях с наследным принцем Аббас-Мирзой. находившемся в Тавризе и сконцентрировавшем на себе все дипломатические дела Персии, а непременно отправиться к шаху в Тегеран; дипломату не разрешалось использовать в интересах России желание Аббас-Мирзы воевать с Турцией; ему запрещалось даже обсуждать вопрос об отсрочках с выплатой персидской контрибуции, обещать Аббас-Мирзе военную помощь в случае его борьбы за престол, а также держать наготове для этого два артиллерийских полка на границе с Персией; Грибоедову не разрешалось также противодействовать влиянию Ост-Индской компании в Иране, посылать русских офицеров советниками в персидскую армию, поставлять в страну оружие, назначать консулов для содействия российской торговле в Персии и т. д. Как видим, подобные наставления не могли не ограничивать возможности нового посланника, направляя его действия по скользкому и опасному пути.

Грибоедов слишком хорошо понимал все трудности своей будущей миссии, и это не могло не сказаться на его настроении в те дни, когда он был назначен полномочным министром. Вот что вспоминал Жандр о своей встрече с Грибоедовым: "Нас там непременно всех перережут, — сказал он мне, приехавши ко мне прямо после этого назначения. — Аллаяр-хан мне личный враг. Не подарит он мне Туркманчайского трактата". Примерно те же самые слова приводил в своих воспоминаниях Бегичев: "Во все время пребывания его у меня он был чрезвычайно мрачен, я ему заметил это, и он, взявши меня за руку, с глубокой горестью сказал: "Прощай, брат Степан, вряд ли мы с тобою более увидимся!!!" — "К чему эти мысли и эта ипохондрия? — возразил я. — Ты бывал и в сражениях, но бог тебя миловал". — "Я знаю персиян, — отвечал он. — Аллаяр-хан (Аллаяр-хан был зять тогдашнего шаха персидского и в большой силе при дворе. Он возбудил шаха к объявлению войны. — Примеч. Бегичева)

мой личный враг, он меня уходит! Не подарит он мне заключенного с персиянами мира. Старался я отделаться от этого посольства… но через несколько дней министр присылает за мной и объявляет, что я по высочайшей воле назначен полномочным послом. Делать было нечего! Отказаться от этого иод каким-нибудь предлогом, после всех милостей царских, было бы с моей стороны самая черная неблагодарность. Да и самое назначение меня полномочным послом в моем чине я должен считать за милость, но предчувствую, что живой из Персии не возвращусь"".

То же настроение передавали и другие современники. А.С. Пушкин: "Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году в Петербурге перед отъездом его в Персию. Он был печален и имел странные предчувствия. Я было хотел его успокоить: он мне сказал: "…Вы еще не знаете этих людей: вы увидите, что дело дойдет до ножей…" Он полагал, что причиною кровопролития будет смерть шаха и междоусобица его семидесяти сыновей. Но престарелый шах еще жив, а пророческие слона Грибоедова сбылись". К.А. Полевой: "Грибоедов уехал из С.-Петербурга в июне месяце. Несмотря на блестящие ожидания впереди, он неохотно, дюке с грустью оставлял Россию, и однажды, когда я говорил ему о любопытном его будущем положении в Персии, он сказал: "Я уж столько знаю персиян, что для меня они потеряли свою поэтическую сторону. Вижу только важность и трудность своего положения среди них, и главное, не знаю сам отчего, мне удивительно грустно ехать туда! Не желал бы я увидеть этих старых своих знакомых"".

В канун отъезда короткой запиской о себе напомнил и Кюхельбекер, находившийся в одиночном заключении в Динабурге. Его слова, горько-пророческие и в то же время духовно-прощальные, как бы напутствовали Грибоедова в его служении Отечеству и Музе: "Я долго колебался писать ли к тебе. Но, может быть, в жизни мне не представится уже другой случай уведомить тебя, что я еще не умер, что люблю тебя по-прежнему… Прости! До свидания в том мире, в который ты первый вновь заставил меня веровать". Позднее, в 1845 г., за несколько месяцев до собственной кончины, в стихотворении "Участь русских поэтов" Кюхельбекер вновь вернется к той же теме жертвенности лучших представителей русской Музы:

Горька судьба поэтов всех времен;
Тяжеле всех судьба казнит Россию.