Грибоедов

И то сказать: где еще могла она увидеть пьесу, полную всех совершенств? Не во французском же театре! Французская труппа в Москве существовала, играла в том же Петровском театре попеременно с русскими актерами, ставила пустенькие комедии, мистерии и оперки, но о ней можно бы и не говорить, если бы не отличалась она пространными и высокопарными объявлениями о высоких достоинствах своих спектаклей, впрочем, довольно наивными. Вот, например: «Позволим себе уведомить публику, что „La Cloison“ добилась в прошедшую субботу полного успеха. Мы сожалеем только, что было мало зрителей, которые могли бы насладиться этим превосходным сочинением, достойным внимания московского дворянства, и приглашаем его почтить своим присутствием спектакль перед отъездом в деревни».

«Эдип» имел такой успех, что был повторен неоднократно, только 1 октября спектакль отменили по причине воздушного путешествия г-на Кашинского — этот воздухоплаватель в сентябре — октябре много раз поднимался над Москвой, надеясь привлечь к своим опытам интерес богатого мецената, не добился успеха и занялся подделкой отечественных и зарубежных минеральных вод по новейшим химическим открытиям, но не из корысти, а по самым патриотическим убеждениям: он надеялся дешевым способом поднять здоровье сограждан и отвратить их от разорительных поездок на заграничные воды (впрочем, в те именно годы ехать было некуда — повсюду шла война, и дворянство пило воды в Липецке или Старой Руссе).

22 октября 1805 года, незадолго до съезда публики, Петровский театр сгорел дотла — по неосторожности гардеробмейстера. Никто не пострадал, но легче ли от этого? Русские и французские актеры остались без пристанища, немецкая труппа хирела из-за тяжелой болезни Штейнсберга (вскоре умершего) и отъезда в Петербург мамзель Штейн (вскоре вышедшей замуж). Москва лишилась театра.

Больше всех пожар удручил детей. Для них театр был единственным развлечением. Уроки, даже такие интересные, как музыка, фехтование и верховая езда, оставались уроками. В гостиные и залы их не допускали, а если бы и допустили, какой интерес сидеть молча среди тетушек и дядюшек? Раз в неделю устраивались детские балы, но это удовольствие для девочек. Мальчики их ненавидели: какая радость танцевать в паре с противной девчонкой и выслушивать критику Иогеля? Добро бы еще что-то получалось!

Днем в хорошую погоду можно было чинно пройтись с гувернером по Тверскому бульвару, или съездить с маменькой в лавки, или выбежать зимой во двор поиграть в снежки, пока маменька принимает визиты. И это все, что предоставляла городская жизнь дворянским детям. (Кстати, купеческим жилось еще хуже — их вовсе из дому не выпускали и не проветривали помещение во всю зиму (!), «улучшая» воздух благовониями на горящих углях, проносимых по комнатам. Видно, люди всегда найдут способ отравить себе жизнь!)

Установившаяся поневоле скука рассеялась объявлением войны с французами. Алексей Федорович привозил из Английского клуба мнения мудрых стариков. Одни храбрились, говорили, что первою схваткою все должно окончиться и мы непременно поколотим этих забияк; другие сомневались, что одно выигранное сражение решит исход дела. Но все надеялись на Кутузова; он соединял качества настоящего военачальника: обширный ум, необыкновенное присутствие духа, величайшую опытность — и был чрезвычайно уважаем самим Суворовым. Алексей Федорович помнил Кутузова по второй турецкой кампании и не понимал, в чем видели клубные старички его опытность? Кроме нескольких битв под руководством Суворова, он как полководец ничем вроде бы не отличился, все больше дипломатические поручения выполнял. Да впрочем, в командире ли суть? Граф Федор Васильевич Ростопчин, сосланный Павлом в Москву и оставшийся здесь, уверял, что русская армия такова, что ее не понуждать, а сдерживать надобно; солдатам достаточно приказать: «За Бога, царя и святую Русь», чтобы они без памяти бросились в бой и ниспровергли все преграды.

Москва жила ожиданием больших сражений. В конце ноября пришло известие… о большом поражении при Аустерлице. Старички пораздумали и решили, что нельзя же иметь одни только удачи, которыми Россия избалована в продолжение полувека. Конечно, потеря в людях была немалая, но народу у нас много, не на одного Бонапарта хватит! Английский клуб всю вину возложил на союзников, восславил подвиги князя Багратиона, спасшего армию, выпил за вечер 2 декабря больше ста бутылок шампанского и вошел в совершенный кураж. Главнокомандующий Александр Андреевич Беклешов дал обед, Дворянское собрание — бал, и во всех домах праздновали день рождения государя и его благополучное возвращение из армии. Такова Москва! унынию она никогда не поддавалась и во всем находила повод для торжеств.

Московские стихотворцы, во главе с графом Хвостовым, взялись за перья — сочинять оды. Но толку не вышло, потому что Державин уехал в Петербург, Дмитриев од не писал с тех пор, как жестоко высмеял одописцев в своем великолепном «Чужом толке»: