Гридень 3. Экспансия

А день перестает быть томным. И кто это наплел хану про Братство? Да так, что Елтук даже знает миссию организации? Не те ли встреченные нами по пути воины-русичи, с которыми мы чуть было не подрались? Наверняка они. Не хотелось бы верить в то, что у половцев такая сильная разведка, что смогла узнать и просчитать цели и задачи, которые ставятся перед Братством. На поверхности, так половцам не так чтобы и сильно нужно волноваться. Это черемисам, мордве, тем, да. Тут уже очевидно, что Братство будет наседать на них и территориально это оправдывается, так как Ростовско-Суздальское княжество расположено на границе чухонских народов. А Братство там и осело.

— Я пришел с миром и по твоему письму, хан. Про запреты не знал, но на будущее учту, — сказал я и протянул пергамент Елтуку.

Переводчик, все тот же русич, взял грамоту, помял ее в руках, понюхал, будто анализировал на наличие ядов, и передал хану.

Бросив лишь короткий брезгливый взгляд на пергамент, Елтук отложил грамоту и что-то сказал своему переводчику, тот отошел в сторону и уже от себя, надменно строгим видом стал приказывать одному из стражников.

— Я чту традиции выкупа заложников и слово свое всегда держу, в отличии от русичей, которые и на кресте могут поклясться, но предадут клятву свою, не страшась ни своего распятого Бога, ни других богов, — говорил хан.

Я не стал вступать в полемику. С такими вот власть имущими типами можно разговаривать только в одном случае, когда горит их стойбище, а их воины уже удобряют землю.

— Ты прибыл за женщиной? И тебя не удивляет, что я веду с тобой разговор, хотя это ниже моего положения? — спрашивал хан.

— Удивляет, хан, что такой занятой и великий человек, как ты… — начал было я говорить, стараясь, на восточный манер приправить слова лестью, но хан только пренебрежительно махнул рукой.

— Ты говоришь фальшиво. Ты не думаешь так, не считаешь меня великим человеком. Не старайся христианин угодить мне. При мне есть люди, которые годами оттачивали правильность своих речей и могут сильно больше, чем ты, величественного сказать обо мне. Когда мне нужно, я позову их. Ты же… Враг моего народа! — сперва я и не понял, чего это такого выкрикивает хан, что даже приподнялся на стуле.

А после толмач перевел и я осознал… Писец подкрался незаметно. Или хан — пустослов, или меня отсюда не выпустят.

— Я пришел лишь выкупить женщину, — сказал я.

— Пришел за одним человеком, но плати за двоих, — сказал хан и рассмеялся. — Она не праздна, брюхатая.

— Сколько? — сжав зубы, сдерживаясь, спросил я.

— Баба твоя за четыре сотни гривен, да чтобы серебряных, полновесных, а не кунами, ну а тот, кого она в себе носит… еще четыре сотни, — сказал хан.

Да какой он хан? Хапуга! Торгаш! Фармазон! Разве может правитель быть внешне, прилюдно, столько мелочным? Нет, для меня восемьсот гривен — это о-го-го сколько много. Но они есть, это главное. Вот только, все равно цены тут у вас… Хотя и не отойдешь же, чтобы походить по базару, прицениться. Тут товар штучный, эксклюзивный.

— Я согласен, — сказал я после продолжительной паузы.

Хан сделал непонятный мне жест рукой и в шатер вошла Ирина-Рахиль. Женщина выглядела потрясающе. Нет, речь тут не об сексуальной красоте, а о той, глубокой, которая может быть только у матери, или у очень близкой женщины, с которой не обязательно спать. Это красота Мадонны. Неужели все беременные женщины начинают распространять вокруг себя такой круг силы, красоты?

— С ним поедешь? — спросил хан.

А тут еще и выбор есть к пленницы? И, кстати, случилась какая-то ломка шаблонов и клише. Рахиль не выглядела голодной, что мерзнет, женщина была ухожена, с уложенными в красивую прическу лоснящимися темными волосами. Платье, что было на женщине, не казалось бедным, пусть это и была одежда с некоторым восточным флером с шароварами и юбками, но все это казалось красочным, даже нарядным. А в этом времени цветовая гамма на одежде — это признак достатка.

— Хан, позволено ли мне будет общаться с этим человеком? — покорно, потупив взгляд, сказала Рахиль.

Вот хоть убей, но не могу себе представить, чтобы такой покорной стала, вдруг, Улита. Или, к примеру, великая княжна Евдокия Изяславовна. Стоп! Я уже и ту девчонку великокняжескую перечисляю на ряду с иными окружающими меня женщинами? Не сильно ли меня растащило? Хотя… Почему и не помечтать, если, как чует мое сердце, меня из Шарукани добровольно не отпустят.

Хан дал добро на общение со мной и первое, что спросила Рахиль это об отце. Я кратко рассказал, что это он меня и послал. Причем дважды этот факт повторил, чтобы дошло и до хана, что не шпионить я сюда прибыл, или еще зачем, а только чтобы вызволить дочь любящего отца.

— Серебро! — потребовал хан.

— Позволь отправить своих людей за ним! Или ты хан, отправь своих слуг, мои люди покажут, где серебро и где дары для тебя, — сказал я, уже осознав, что мне не уйти.