Гридень и Ратная школа!

— Некогда нам объясняться, ждут твоего охламона люди важные. Иначе какого лешего я бы сам искать его побежал — чай не малец уже, — при этом сотник так глянул на меня, будто это я его в вестовые понизил. — Ну чего встал блудень малолетний, портки подтягивай да на выход и угомони уже как-нибудь змея своего, а то штаны казённые, неровен час, продырявит.

Снова хлопнула дверь и мы с Рогнедой опять остались наедине, вот только на этот раз нам было не до поцелуев.

— Стыд-то какой и о чём я только дура старая думала? — схватилась за голову Рогнеда.

— Ага, дверку надо было запереть.

От хлёсткого хука прямо в ухо я увернулся только по наитию. Чую, если бы не дедовы тумаки, от которых мне приходилось денно и нощно страдать, то быть бы мне битым. А так, я успел поднырнуть под замах десятника и рвануть в сторону заветного выхода.

Нервы нервами, а субординацию ещё никто не отменял. Думаю, Рогнеда даже в порыве лютой ярости не станет меня лупцевать на глазах у сотника.

А завтра глядишь и совсем про обиду забудет. Девка-то она отходчивая иначе давно бы меня пристрелила как пса шелудивого. Уж сколько я ей крови за прошедший месяц попортил, вспомнить хотя бы ту сбрую богатырскую, а ей хоть бы хны — поругается да и забудет.

Так что на её счёт я не особо-то волновался, меня больше беспокоили люди важные, что сотника в посыльные подрядили. Имелись у меня кое-какие мыслишки по этому поводу. И я даже хотел было сотника поспрошать на их счёт, но, выбежав из оружейки, наткнулся на взгляд его хмурый и решил не рисковать. Если этот вдарит, то точно не промажет.

Так мы и проделали весь путь в гнетущем молчании. А в конце этого самого пути ждала нас не казарма привычная, а то самое здание, из которого сотник меня и забрал когда-то.

На латунной табличке над входом всё так же красовалась надпись "Центр распределения Ратной школы Княжества Стужгородского".

Зайдя внутрь здания и поднявшись на второй этаж, мы проследовали мимо знакомого мне приёмника, завернули за угол и внезапно остановились у массивных двустворчатых дверей.

— Поди догадался уже, к кому путь держим? — поинтересовался сотник и, дождавшись моего кивка, продолжил. — Ты главное языком попусту не мели, спросят чего — отвечай, а нет — так помалкивай.

После этого нехитрого напутствия сотник по-хозяйски распахнул перед нами двери, и первым ступил внутрь. Я же как младший по званию посеменил следом.

В просторном, светлой зале нас уже ждали. За длиннющим столом чинно восседала чуть ли не вся делегация княжьих людей. И среди их числа я без труда приметил того любопытного полутысячника. Да и сложно было его не приметить — сидел-то он ровно посредине стола да и взгляд в меня вперил первым. А потом он и вовсе заговорил вперёд всех и это несмотря на то, что за столом тем сидели армейцы чином и повыше.

— Честь дружине! — первым поприветствовал я княжьих людей.

Ну а как иначе, они ведь не только званием выше, но и возрастом в отцы мне, а то и в деды годятся.

— Князю слава, — ответил за всех всё тот же полутысячник, а затем пустился в пояснения. — Ты отрок наверняка и не ведаешь, зачем тебя позвали. Но это не беда, расскажу я тебе, чем привлёк ты нас. Вот только начну издали, так яснее будет. Есть в Славии беда одна — гордость непомерная. Повелось уж так испокон веков, что не научены мы ни отступать, ни за спинами товарищей хорониться, ни уж тем более страх свой напоказ выставлять. Этим и славны мы и в этом же кроется наш изъян. Никак не можем мы в угоду выгоде своей гордостью поступиться. Поэтому и не могут наши командиры в полной мере воинской хитростью вооружиться. Поэтому и гибнут вои рядовые из-за глупости удалой. Поэтому и страшатся бойцы калечные обратно на воинскую службу возвращаться — стыдно им, видите ли, обузой стать, да соратников в бою подвести. А тут ты — юнец однорукий, что на передовую спешит торопиться удаль свою молодецкую показать.

Вот уж хренушки всем дедушкам! Вот куда-куда, а на передовую я не особо-то и тороплюсь!

— Торопится, торопится, — будто прочитав мои мысли, покивал полутысячник. — Юнец ведь тот — истинный славиец, гордость народа нашего. Вот и командир его сотник Твердислав сказывает, что отрок этот не только за отчизну радеет, но и Сварогову науку семимильными шагами постигает. Верно я глаголю, сотник?

— Верно, — будто нехотя подтвердил старый сварожич.

— Да я и сам не слепой, вижу, что замену для руки ты знатную сваял. Не из кожи и дерева, как у нас принято, а из доброй стали. С таким крюком и повоевать — не грех, — продолжил разглагольствовать полутысячник. — Оно ведь как раньше было, получил увечье и тут же в почётную отставку, кости на печи греть да самосад ядрёный покуривать. Теперь же поглядят вои калечные на добро молодца однорукого, что подвигами ратными славен да устыдятся малодушия своего. А там глядишь и обратно в строй вернуться пожелают. Вот тут-то мы с тобой Стоум Железнорук им и подсобим: личный пример подадим да руками-ногами их обеспечим.

Вот ведь хитрый сукин сын, это он чего из меня живую агитку слепить хочет?!