Грифон

И Алексей не промахнулся. Он видел: шея змеи, сразу за треугольником черепа, оказалась меж большим и указательными пальцами его правой руки. Тотчас пальцы сжались в хватке, от которой сплющилась бы дюймовая водопроводная труба. Но холодное и, казалось, противоестественно сухое и в то же время ослизлое тело змеи, напряженное и тяжелое, сопротивлялось.

Почти полутораметровый гибкий хлыст змеиного туловища, словно плетью, стеганул Алексея по спине, потом вслепую нашарил его шею и обвился, захлестнул ее. На секунду свет померк перед взором Алексея. Тогда он до судорог в пальцах сжал загривок кобры. Маслянистый канат на его шее ослаб.

Потом из черепа змеи выскочили удивительно большие шарики глаз. Белые, с черными пропастями зрачков. А тело кобры еще жило. Оно вихлялось, билось о песок, по нему волнами пробегала конвульсивная дрожь. Оно вздымалось и опадало, и мелко трепетал кончик хвоста.

Некоторое время Алексей не мог заставить себя разжать окостеневшие пальцы. Поднявшись с песка, он почувствовал в руке необыкновенную тяжесть и, точно лишь сейчас разглядев задушенную змею, отбросил ее, но тут же почти инстинктивно размозжил каблуком и вдавил в песок изуродованную голову кобры.

И он почувствовал, что колени его дрожали, подгибались. На ладони, в коже пальцев еще сохранилось ощущение холодного, маслянистого, упругого и трепещущего тела змеи. А в груди, там, где затаенно билось сердце, разлилась неприятная прохладная пустота.

Мыслей не было.

Он опустился в песок, оперся на руку. Но она не удержала тяжести тела, подогнулась. Алексей плечом ткнулся в крутой бок бархана. Было пусто и тяжело, душно и недоставало силы вздохнуть, как бывает в кошмарных снах.

И свет дня, и почти прозрачный, наполненный солнцем стебель эремуруса, и кисть его бело-розовых цветов — пестрое пятно на фоне рыжего песка, — воспринималось будто издалека, словно из темноты зрительного зала, отстраненно и немо.

Он почувствовал близкий бег по песку и рядом с ним, скатившись с бархана, плюхнулся Есен.

— Алеша…

Перед взором Субботина предстало широкоскулое, с тонкими чертами лицо Есена, распахнутые глаза со зрачками во всю радужку. Есен разводил руками, пожимал плечами, а слов не находил.

— Алеша! — повторил он снова.

Хотел Алексей что-то сказать, но в глотке пересохло, и язык будто распух.

— Тебе… ничего… — наконец спросил Есен.

Мастер помотал головой.

— Может, тебя в больницу? А?

Лицо Алексея стало напряженным, сошлись брови у переносья. Как бы воочию опять предстала перед ним лежащая без движения маленькая женщина, ее бледное, сразу осунувшееся лицо, совсем не похожее на лицо Гюльнары, какой он ее привык видеть.

— Она…

— Ее повезли в больницу.

— Жива…

— Сестра сказала — надо.

Алексей попытался сглотнуть слюну, но ее не было, и он хрипло выдавил:

— Когда… увезли…

— Вот они уже где, — Есен махнул рукой в сторону поселка, дороги, которую нельзя было увидеть за барханами. — Я тебя едва нашел. Никто не понял, куда ты побежал. Я догадался: рядом со следом змеи твои следы.

— Если ее увезли в больницу, она жива… — то ли спросил, то ли попытался убедить себя Алексей.

— Сестра сказала «да».

— Жива, — повторил Алексей. — Жива.

Он хотел вытереть шею, чтоб сбросить с нее все еще существовавшее на коже ощущение жесткой хватки змеиного тела. Двинул было правой рукой, но его передернуло. Он поглядел на свою руку, точно на чужую; осмотрел ее, большую, короткопалую, сильную, чуть вздрагивающую, и увидел капли запекшейся крови, выдавленной из-под ногтей.

— Как же ты кобру… — тихо спросил Есен.

— Рукой. Вот этой, — и Алексей показал Есену руку, словно она являлась только орудием, и все еще глядя на нее, будто на чужую.

— Она не нападала?

— Она съехала с крутого бархана. Я прыгнул сверху. Удачно. Просто удачно прыгнул. У кобры еще не опал зашейный мешок. Ну, схватил удачно. Очень удачно схватил.

Есен поднялся и хотел взять змею за хвост.

— Не надо… — остановил его Алексей. — Идем отсюда. Идем. Пить хочется. Очень хочется пить. И есть.

— Да, да, — заторопился Есен. — Ты ведь не обедал. И чай есть. Я всем покажу задушенную тобой змею. Идем в балок, идем.

Алексей, сделавший несколько шагов, остановился. Ему не хотелось идти в балок, не хотелось, чтоб узнали: ради Гюльнары он задушил кобру. В первом порыве, в движении, пожалуй. Но потом он уже не ощущал четкой связи между своим желанием уничтожить, убить змею и тем, что пострадала именно Гюльнара.

— Есен, ты никому не показывай убитую змею.

— Почему?

— Давай договоримся: ты никому не покажешь, ладно, Есен?

— Не понимаю…

— Так надо.

— Ладно, мастер.

— И в балок мы не пойдем. У гидрогеологов попросим воды и хлеба.

— Конечно. Они будут рады…

Почему Есен так сказал — он не знал. Он и поймал себя именно на той мысли, что не смог бы объяснить, почему гидрогеологи были бы рады дать им воды и хлеба. Но, будучи не в состоянии напрямки растолковать сказанное, Есен глубоко и совершенно убедительно для себя знал: такому человеку, как мастер, должны быть рады везде.