Грифоны охраняют лиру

На месте ему не сиделось: до сих пор встревоженное сознание ежесекундно ожидало звонка в дверь, так что о сне не могло быть и речи. Можно было бы переночевать где-нибудь в гостинице поблизости, но там непременно потребовали бы паспорт, что, в сочетании с местом его выдачи, сразу переводило бы Никодима в разряд подозрительных. Еще хуже с точки зрения потенциального соглядатая выглядело бы бесцельное шатание по ночным улицам: первый же городовой, стихийный мастер психоанализа, заключил бы: «О, нечистая совесть» — и как минимум проверил бы документы. Подбадриваемое впрысками адреналина сознание породило тем временем новый план, на сей раз внешне неглупый: собрать сумку с вещами для дальней поездки и отправиться на Виндавский, даже и пешком. Билет у него был, хоть и вечерний: в такой ситуации пассажир, прибывающий на вокзал чуть не за сутки, может показаться неисправимым эксцентриком, но уж точно не подозрительным типом. Тем более что на фоне вокзальных нищих и бродяг он будет смотреться так импозантно, так вызывающе нормально, что взгляд жандарма будет скорее отдыхать на нем, нежели тревожно фокусироваться.

Достав из-под дивана походный баул, Никодим стал собирать его. В обычное время занятие это скорее доставляло ему удовольствие, но и сейчас оно отвлекло и как-то успокоило своей рутинностью. С привычной обстоятельностью он проверял по списку из блокнота — смены белья, теплая куртка, зонтик, фотоаппарат, две запасные кассеты к нему, письмо Густава с инструкциями, пакеты для семян (даже если заказчику не требовались образцы флоры из родимой усадьбы, он получал их от фирмы в качестве подарка), еще какие-то мелочи. Извлеченный из шкафа приличный костюм (паллиативная замена смокингу, на котором настаивала мать) был освежен щеточкой и повешен в прихожей как некстати подвернувшийся под руку партизанам шпион. Напоследок в баул отправился том «Несобранного» Шарумкина. Сверху лег ненужный в дороге, но отчего-то сам попросившийся в руку индусов блокнот с копией интервью. Машинально оглядевшись (как всегда делает человек, заканчивающий сборы), Никодим вспомнил вдруг, что в последний свой выезд, попав под дождь и страшно вымокнув, он решил взять с собой в следующий раз фляжку коньяка и термос, чтобы заполнить его в гостинице горячим чаем. Пустая фляга, откуда-то давно к нему приблудившаяся, нашлась довольно быстро; едва початая бутылка коньяка стояла в буфете, так что с этой частью программы проблем не возникло. А вот с термосом не заладилось: Никодим довольно быстро его отыскал, но обнаружил, что Вероника заваривала в нем какие-то целебные травки (некоторое время назад захлестнувшая Москву мода на всякие сборы и отвары по якобы древним рецептам не миновала и ее). Травки эти давно высохли и превратились в сено, которое Никодим с удовольствием вытряхнул в помойное ведро, но, дорого продав свою жизнь, они прокоптили внутренность термоса какими-то дурманно-болотными ароматами, навевающими мысль об одиноких криках выпи над осенней равниной. Прополоскав несколько раз его водой из-под крана и добившись лишь того, что запах слегка посвежел, не убавив интенсивности, он решил обдать термос кипятком. В ожидании, когда чайник закипит, он вернулся в комнату, сел в кресло рядом с приоткрытым баулом и немедленно заснул.