Григорьев

Испытатели полигона Байконур единодушны во мнении — много было общего у Владимира Николаевича Челомея, Михаила Федоровича Решетнева и Михаила Григорьевича Григорьева. Им были присущи влюбленность в свое дело, необычайная глубина мышления, широта взглядов, органично сочетающиеся с огромной эрудицией и талантом организатора.

В 1975 году стартовала последняя из этой серии орбитально-пилотируемых станций — «Салют-5». Во время работы на ней экипажа в составе В. Б. Волынова и В. М. Жолобова обнаружился ряд неполадок на станции. Программа полета была рассчитана на перекрытие по длительности 63-суточного полета П. И. Климука и В. И. Севастьянова. Экспериментальная же часть исследований являлась продолжением работы, начатой на орбитальной станции «Салют-3».

Первый месяц космонавты трудились нормально, регулярно выполнялась программа исследований, а затем с орбиты начали поступать сигналы о том, что экипаж испытывает дискомфорт, который мешает ему работать. Особенно тяжело переносил возникающую чрезмерную влажность в отсеках станции бортинженер В. Жолобов. На Земле сразу не смогли определить причины этого явления и меры, которые надо было принимать. Как председателю Госкомиссии, Григорьеву пришлось заниматься этой проблемой. Вот как об этом вспоминает доктор медицинских наук, в то время начальник отдела обитаемости космических аппаратов 4-го НИИ МО В. А. Пухов: «При очередном космическом полете орбитальной пилотируемой станции «Салют» первоначально все шло благополучно, но через несколько дней один из космонавтов повел себя как-то странно, обнаружились непонятные отклонения в организме, стала повышаться температура, появился кашель. Все это встревожило не только Госкомиссию, но и высшее руководство страны. От Григорьева потребовали немедленно решить проблему, чтобы продолжить рекордный по тому времени полет и тем еще раз продемонстрировать преимущества советской космонавтики перед американцами. Состояние космонавта, однако, продолжало ухудшаться, и все более очевидным вырисовывалось решение: полет следует прекратить.

Вот тогда-то Михаил Григорьевич и пригласил для обстоятельной беседы крупнейшего специалиста в области авиационно-космической медицины академика О. Г. Газенко и совершенно неожиданно позвал на эту встречу меня. Пятичасовая беседа состоялась в кабинете начальника Центрального госпиталя Ракетных войск, расположенного в городе Одинцове.

Олег Георгиевич Газенко и генерал Григорьев по рангу и положению были фактически равны, я же поначалу чувствовал себя неуютно, сознавая свое невежество в космонавтике. Однако Григорьев быстро избавил меня от напряжения своими благожелательными вопросами, да и академик повел себя в духе старой русской профессуры. В общем, мы обменивались предположениями, употребляли научные термины, вероятно, не очень понятные Михаилу Григорьевичу. Он требовал разъяснений, заносил пометки в блокнот, выжимал из нас все соки, причем делал это так, что мы и сами изо всех сил старались выложить все, что знаем. Толку от того, увы, не было, поскольку картина состояния и поведения космонавта была совершенно непонятной и запутанной. За пять часов беседы начальник госпиталя раз десять приносил чай и уходил, чтобы нам не мешать. «Может, прекратить полет?» — негромко высказался Газенко, распечатывая третью пачку сигарет и закуривая. Михаил Григорьевич глянул на него так внимательно, что стало ясно — такое решение невозможно. И тогда Олег Георгиевич стал предлагать некие препараты, изменение режима работы космонавта, что-то вроде психотерапевтической беседы с ним и тому подобное. Григорьев слушал внимательно, задавал вопросы, уточнял кое-что, а затем, когда академик закончил, спросил: «Возьмешь на свою ответственность?» Газенко понурился. Григорьев усмехнулся: «Я пошутил. Ответственность должен брать на себя председатель Госкомиссии».

Когда мы выложились сполна и тема исчерпалась, Газенко вдруг спросил о чем-то, связанном с ЦК КПСС. Хотел, так я его понял, знать, почему невозможно прекратить полет.

Михаил Григорьевич прошелся по кабинету, остановился напротив академика, произнес назидательно:

Ходить бывает склизко
По камешкам иным,
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.

Прочитав эти строки, он внимательно стал всматриваться в глаза Газенко, стараясь угадать, знает ли тот автора четверостишия. На худом породистом лице Газенко появилось то выражение, с помощью какого демонстрируют эрудицию и пытаются скрыть незнание. И тут я, что называется, выскочил, куда меня не звали.

— Алексей Константинович Толстой! — заявил я нагло.

— Верно, — не без удивления молвил Григорьев. — А как называется поэма? Помнишь?

— А как же! — вознесся я. — «История Государства Российского от Гостомысла до Тимашева».

— И главную строчку помнишь? — рассмеялся Григорьев.

— Как не помнить, — ответил я. — «Страна наша богатая, порядка только нет!»

— Вот какие в ракетных войсках ученые, — произнес с гордостью Григорьев, — не академик, а кое-что знает».