Григорий Распутин

Помимо нее о Распутине и о его влиянии на русский императорский двор были наслышаны и две другие сестры Императрицы принцесса Ирена и принцесса Баттенбергская. О встрече с ними, состоявшейся в мае 1913 года в Берлине, писал в своих воспоминаниях В. Ф. Джунковский:

«Разговор касался главным образом о царящем в России настроении, недовольстве общества, касаясь и настроения в войсках. Все эти вопросы были как бы следствием их забот о родной сестре императрице Александре Федоровне и роли Распутина в ее жизни. Я объяснил им, какую роль играет Распутин, стараясь умалить его значение и доказать преувеличение слухов, но они были так хорошо осведомлены обо всем, что трудно было их переубедить. Они сами стали мне доказывать вред, причиняемый Распутиным их сестре…»

Но для Царя и Царицы Распутин оставался частным семейным делом частной семьи, и кем бы из родственников или близких негодование, опасения, тревога, предостережения ни высказывались, этих сигналов во дворце не принимали, не понимали и не хотели понимать.

«Граф Фредерике однажды, в интимной беседе, в моем присутствии, когда вопрос коснулся тогдашней злобы дня, – вспоминал Мордвинов, – сказал: "Вы знаете, что я люблю Государя, как сына, и потому не мог удержаться, чтобы не спросить Его Величество, что же наконец такое представляет собой Распутин, о котором все так много говорят.

Его Величество ответил мне совершенно спокойно и просто: 'Действительно, слишком уж много и, по обыкновению, много лишнего говорят, как и о всяком, кто не из обычной среды принимается изредка Нами. Это только простой русский человек, очень религиозный и верующий… Императрице он нравится своей искренностью; Она верит в его преданность и в силу его молитв за Нашу Семью и Алексея… но ведь это Наше совершенно частное дело… удивительно, как люди любят вмешиваться во все то, что их совсем не касается… кому он мешает?'"»

Сам министр двора Фредерике, старый, заслуженный человек, хорошо знавший и Александра III, и даже Александра II, показывал Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства: «Я ему часто говорил, чтобы он, ради Бога, Распутина прогнал; на это его величеству угодно было мне сказать: "Вы, граф, мне неоднократно говорили, что у вас и без вмешательства в дела политические достаточно дела; потому вы этого вопроса не касайтесь, это мое дело"».

Дворцовый комендант генерал-майор В. Н. Воейков в 1917 году свидетельствовал: «Я говорил Государю, что, по моему мнению и по мнению общества, Распутин не достоин приема, но встретил холодный ответ: "Мы можем принимать, кого хотим"».

«Никто не мог поколебать их доверия, хотя все враждебные газеты им приносились, и все старались доказать, что он дурной человек. Ответ был один: "Его ненавидят, потому что мы его любим"», – вспоминала Вырубова.

Так через Распутина прошел страшный разлом между Царской Семьей и ее ближайшим окружением, роковым образом отозвавшийся в роковые предреволюционные годы.

После недолгого пребывания в Ливадии Распутин вернулся в Покровское, и там неожиданно было закрыто дело о его принадлежности к хлыстовской секте, которое попытались возобновить весной Родзянко с Гучковым. Вынес окончательный вердикт новый Тобольский епископ Алексий (Молчанов), который по своему положению и был обязан это сделать. Но интересно то, что, согласно материалам, хранящимся в Тобольском краеведческом музее, инициатором этого, уже третьего, обращения к распутинскому хлыстовству был не сам Алексий, но его предшественник епископ Евсевий (Гроздов), занимавший Тобольскую кафедру после Антония (Каржавина) и пытавшийся Распутина-таки за его хлыстовство засудить. Именно Евсевию слали донесения клирики села Покровского, наблюдавшие за подозрительным земляком и тщательно фиксировавшие все его передвижения и встречи. Евсевий готовился завершить дело неблагоприятным для Распутина заключением, однако в апреле 1912 года он был из Тобольска переведен на Псковскую кафедру, которую до этого занимал Алексий, и очередное донесение пришло на имя нового епископа: