Григорий Распутин

И вот все в одночасье переменилось. «Я узнал впоследствии от Распутина, – показывал Белецкий, – что он с кн.

Оболенским примирился, был у него, пил чай и что тот исполнил его просьбы».

«Наш Друг усматривает великий духовный смысл в том, что человек такой души, как Обол., всецело обратился к Нему».

«Как обстоит дело с Оболенским и Финляндией?»

«Так как Оболенский сейчас себя хорошо ведет и слушает Его, Он думает, что было бы хорошо, если бы Протоп. взял его к себе в товарищи: он прекрасно мог бы здесь работать, и таким образом можно было бы не выгонять его со службы».

«Затем опять Оболенский – оказывается, наш Друг чрезвычайно им доволен, он очень изменился к лучшему, а потому Он думает, что Прот. следовало бы взять его к себе в помощники».

«Я рада, что ты нашел место для Оболенского».

Это хорошо было историку Ольденбургу писать после драки: «…в это трудное время свой долг до конца исполнили те министры, которые нашли в себе нравственную силу игнорировать не столько самого Распутина – это было сравнительно легко – сколько распутинскую легенду; которые своему Государю служили так, как будто никакого Распутина не было. К чести русского служивого сословия, таких министров оказалось большинство. Это, впрочем, не мешало кругам, враждебным власти, приклеивать кличку „распутинцев“ чуть ли не ко всем неугодным для них государственным деятелям».

Дело даже не в том, что сей красноречивый абзац не сопровождается конкретным перечнем имен честных представителей служивого сословия при Государе, а в том, что, к несчастью, в русском служивом сословии было их меньшинство, и чем ближе к революции, тем меньше оставалось. Хотя, конечно, такие люди были.

«Есть еще один министр, который, по-моему, не на месте (в разговоре он приятен), это – Щегловитов: он не слушает твоих приказаний, и каждый раз, когда думает, что прошение исходит от нашего Друга, не желает его исполнять, и недавно разорвал одно, обращенное к тебе. Это рассказал Веревкин, его помощник (друг Гр.)», – писала Государыня.

Сменивший Щегловитова на этом посту А. А. Хвостов (дядя А. Н. Хвостова) рассказывал на следствии:

«Хвостов. … Вероятно, в начале, может быть, через месяц или два после моего назначения <…> приходит курьер и говорит, что звонит по телефону господин Григорий Распутин и спрашивает, когда я смогу его принять. Я приказал ответить, что приемный день у министра юстиции четверг от такого-то до такого-то часа. Тогда меня спросили: могу ли я дать особый прием вечером. Я сказал, что лиц мне незнакомых я вечером не принимаю, а в четверг он может ко мне явиться как всякий другой человек. Он был поставлен об этом в известность тем же курьером, и в следующий четверг он явился ко мне с просьбой о переводе какого-то нотариуса, по фамилии, кажется Копошинского, из Барнаула в более доходный город. Я сказал, что это не зависит от министра юстиции. Потом он начал говорить об общем положении дел, на что я сказал, что не призван рассуждать с ним на такие высокие темы, встал, и он от меня ушел <…>

Председатель. После этого к вам была обращена просьба императрицы устроить того же нотариуса?

Хвостов. Как же! Не могу только сказать, была просьба до или после этого. Относительно Распутина могу еще сказать, что мое отношение к нему было заведомо отрицательное. Я несколько подчеркивал это не потому, чтобы хотел приобрести какую-либо популярность, но единственно, чтобы показать, что влияние Распутина в высших сферах не так сильно, как об этом говорили. Некоторым лицам, говорившим, что он заведует всем управлением, я приводил мой пример, потому что, раз я состою в должности министра и так к нему отношусь, то это является доказательством обратного. Делал я это сознательно, потому что считал распутинский вопрос – прескверным, могущим проникнуть в толщу населения и тем подорвать авторитет верховной власти, с которой я связывал благополучие России».

Впрочем, дальнейшие события – отставка А. А. Хвостова в связи его с действиями, направленными против близких к Распутину лиц, – косвенно опровергают уверенный тон министра, но аналогичные рассуждения приводились в мемуарах и другого чиновника.

«Взволнованным и чуть внятным голосом секретарь пробормотал: „В приемную пришел Григорий Ефимович и требует, чтобы ваше превосходительство его приняли тотчас“.

– Пойдите и передайте Распутину, – сказал я, – что раз он пришел, пусть сидит, но в кабинет к себе я его не пущу!

Многолюдный прием затянулся. Пришло время отправляться на заседание Совета министров. Выйдя в приемную, я в ней застал еще человек 10—12, которых я решил наскоро обойти и опросить. Обведя глазами ожидавших в приемной лиц, которые при моем появлении все вежливо привстали, я сразу заметил единственную, оставшуюся сидеть, одетую в долгополую поддевку, мужскую бородатую фигуру, всеми своими приметами походившую на известный по иллюстрированным изображениям облик знаменитого «тобольского старца»…