Григорий Распутин: правда и ложь

Раз мне пришлось купить ему билет в купе вагона (двухместное). Но после туда пришла и какая-то женщина. Немедленно он, вызвав меня в коридор, просил откупить другое целое купе, заплатив за 2 места. Так я и сделал, конечно. За это благочестие и чтили его люди» [133].

Распутин же ни сколько не избегал женщин, и вел себя с ними с такой же простотой и прямотой, с какой деревенский отец ведет себя со своими дочерьми. Именно так, скорее всего, сам Распутин и воспринимал женщин. О Феофане, как раз в пору его знакомства с Распутиным, сохранились воспоминания родственницы Феофана (сестры жены его брата) М. Белевской-Летягиной. Это воспоминание рисует удивительно меткий портрет Феофана и его раннего отношения к Распутину: «Я была на Высших Женских Курсах в Петербурге и меньше всего думала об арх. Феофане. Но как-то весной приехала моя сестра и сказала, что арх. Феофан хочет меня видеть.

Я решительно ничего общего с религией и монахами тогда не имела, и меня совсем не обрадовало это свидание. Я знала, что он порвал с внешним миром и со своей семьей, которой совершенно не помогает, а все деньги, получаемые им, как ректором Петербургской Академии, раздает по церквам. Не понимая, что ему от меня надо, и не желая огорчать сестру, — пошла. В Академии нас провели в какую-то неуютную комнату с массой стульев и попросили обождать. Через несколько минут в комнату вошли 3 студента и, не здороваясь с нами, сели против нас. Сестра мне шепнула, что арх. Феофан никогда ни с кем один не остается… Через некоторое время вошел арх. Феофан, в черном клобуке, с четками в руках, низко опустив голову и смотря в пол. Во время беседы он ни разу не поднял глаз. Сестра начала передавать ему бесконечные поклоны и родственные приветствия, но о. Феофан сидел молча, не проявляя никакого интереса к словам сестры, потом встал и предложил нам пойти в академический сад. Мы с сестрой поняли, что он хочет остаться с нами и что-то сказать без свидетелей.

В саду он сразу же начал говорить нам о необыкновенном старце-крестьянине, который недавно приехал из Сибири и часто у него бывает. По словам отца Феофана, этот старец был необыкновенной святости и прозорливости. „Такой молитвы я ни у кого не встречал, — сказал он, — и вот я вспомнил о Тебе, — повернулся он в мою сторону, — и хочу, чтобы Ты пришла вместе помолиться со старцем. Ты увидишь, как тебе легко будет жить после этой молитвы и какой ясной покажется вся жизнь. Государыня, у которой я бываю, также заинтересовалась старцем, и скоро он будет введен во дворец. А потом, — прибавил он, улыбаясь, — ты же интересуешься своей жизнью, все ведь девушки хотят знать будущее — он тебе его предскажет. Он знает все и читает по лицам прошлое и будущее каждого человека. Этого он достиг постами и молитвой. Его зовут Распутин, вот приходи и познакомься с ним“.

Я с недоумением слушала слова архимандрита; в те времена меня совершенно никакие старцы не интересовали и моего будущего узнавать мне не хотелось. Удивила меня только фамилия святого старца, очень не подходящая к тому облику, который был мне только что нарисован. Само собой разумеется, что я не пошла на свиданье с Распутиным» [134].

Как видно из этого повествования, Феофан в ту пору обожал Григория и даже хвастал о нем людям, с которыми обычно не поддерживал контактов. Возможно, он справедливо считал, что знакомство с Распутиным и его учением было бы благословением для этих людей.

И все же религиозность Григория Распутина при всей ее очевидности и почти горячности резко отличается от той религиозности, которую привыкли ценить церковники. Тот же Феофан, восхищавшийся невероятной духовной проницательностью Григория и его молитвенным духом, тем не менее не мог простить ему того, что Григорий Ефимович мало ценил всю ту аскетическую практику, которой монахи так гордились. Например, в своей вынужденной поездке с Распутиным по Уралу Феофан будет изумлен тем, что Распутин заказывал себе пищу и щелкал орехи в то время, как монахи постились, чтобы натощак приложиться к святыням в Верхотурском монастыре, в который они направлялись. Также, замечает Феофан, когда в монастыре началась служба, Григорий ушел «куда-то в город» [135].

Но настоящая размолвка произошла в их диаметрально противоположных взглядах на вопросы войны и мира. Феофан не мог, похоже, даже допустить, что был не прав. Да и как мог он это сделать, когда абсолютно все вокруг него говорили о войне как о необходимости, как о высочайшем патриотическом акте, как о деле веры, задаче церкви. И Феофан, будучи к тому времени уже епископом, духовником царской семьи и популярной в народе фигурой, использовал все свое влияние для разжигания войны, стараясь внушить те же мысли и своей пастве, в том числе царю с царицей. Григорий же последовательно отстаивал антивоенную, миротворческую позицию. Это и решило исход их дружбы.