Григорий Распутин: правда и ложь

Или в другом месте: «…в начале войны с Германией Григорий Ефимович лежал, раненный Гусевой, в Покровском. Он тогда послал две телеграммы Его Величеству, умоляя „не затевать войны“. Он и ранее часто говорил Их Величествам, что с войной все будет кончено для России и для них»[202].

Вот текст той телеграммы: «Милой друг есче раз скажу грозна туча нат расеей беда горя много темно и просвету нету, слес то море и меры нет а крови? что скажу? слов нет, неописуомый ужас, знаю все от тебя войны хотят и верная не зная что ради гибели, тяжко божье наказанье когда ум отымет тут начало конца. Ты царь отец народа не попусти безумным торжествовать и погубить себя и народ вот германию победят а рассея? подумать так воистину не было от веку горшей страдальицы вся тонет в крови велика погибель без конца печаль. Григорий»[203].

В связи с этими строками автор книги «Император Николай II и революция» И. П. Якобий писал: «Это глагол пророка… Германию победят, но что же Россия? Она тонет в крови, гибель ее велика… Какое грозное предостережение патриотическим восторгам первых дней войны! Какая картина ужасной участи несчастной России!»[204]

Получив эту «главную», самую страшную телеграмму, государь отменил мобилизацию! Почему? Да потому что поверил Распутину и его телеграмме. Царь потом держал эту телеграмму при себе в Тобольске, а незадолго до расстрела через камердинера императрицы передал мужу Матрены Борису Соловьеву.

Радзинский пишет: «Среди министров и в Генеральном штабе началась паника. Решено было объявить отмену указа „недоразумением, ошибкой, которая будет вскоре исправлена“. Министр иностранных дел Сазонов и начальник Генштаба Янушкевич совещались: кого послать к царю — уговаривать исправить „ошибку“. Но Николай никого не принимал. И тогда „страшный дядя“ (Николай Николаевич. — О.Ж.) сумел добиться аудиенции. Он и убедил царя…»[205]

Так совершилась эта трагедия. Впрочем, начало войны вызвало немалое патриотическое воодушевление, почти восторг в русском обществе. Распутин, выступавший против безумства войны, оказался одинок.

Вот что писал в газете «День» Бонч-Бруевич за месяц до вступления России в войну, цитируя опытного странника: «Тебе хорошо говорить-то, — как-то разносил он, полный действительного гнева, особу с большим положением, — тебя убьют, там похоронят под музыку, газеты во-о какие похвалы напишут, а вдове твоей сейчас тридцать тысяч пенсии, а детей твоих замуж за князей, за графов выдадут, а ты там посмотри: пошли в кусочки побираться, землю взяли, хата раскрыта, слезы и горе, а жив остался, ноги тебе отхватили — гуляй на руках по Невскому или на клюшках ковыляй да слушай, как тебя великий дворник честит: ах ты такой, сякой сын, пошел отсюда вон! Марш в проулок!.. Видал: вот японских-то героев как по Невскому пужают? А? Вот она, война! Тебе что? Платочком помахаешь, когда поезд солдатиков повезет, корпию щипать будешь, пять платьев новых сошьешь… — а ты вот посмотри, какой вой в деревне стоял, как на войну-то брали мужей да сыновей… Вспомнишь, так вот сейчас: аж вот здесь тоскует и печет, — и он жал, точно стараясь вывернуть из груди своей сердце.

Нет войны, не будет, не будет?»[206]

Вот что пишет А. Варламов: «Распутин своим мужицким умом выступал за добрососедские отношения России со всеми крупными державами, был против войны и, по свидетельству различных мемуаристов, говорил о том, что, не случись ему быть раненным полоумной Хионией, никакой войны, а следовательно и революции, не случилось бы»[207].

«Отец был горячим противником войны с Германией, — показывала на другом следствии, в 1919 году, Матрена Распутина. — Отец говорил, что мы не можем воевать с Германией; что мы не готовы к войне с ней; что с ней, как с сильной державой, нужно дружить, а не воевать. Это его так сильно расстроило, что у него открылось кровотечение из раны»[208].

Впрочем, несмотря на то, что ранее он выступал против войны, Григорий Ефимович не выступал против нее, когда война уже разгорелась — было слишком поздно. Интересно, что полнота революционной ситуации настанет тогда, когда большевики начнут настаивать на прекращении войны с Германией в то самое время, когда победа становилась реальной. Им не нужна была победа — им нужно было поражение, и чем более страшное, тем лучше. Как бы предвидя и это, Григорий Ефимович показал определенную гибкость в военном вопросе.

«31-го августа приехал в Петроград Распутин. Он, так энергично стоявший против войны, теперь говорил, что раз ее начали, надо биться до конца, до полной победы.

„Я до войны был за дружбу с немцами, — говорил Распутин А. Мосолову. — Это было лучше для государя. А раз началась война, то надо добиваться победы, а то государю будет плохо“»[209].

«Относясь очень отрицательно к самому факту войны с Германией, утверждая даже, что, если бы он был при царе в дни, предшествовавшие войне, он убедил бы его войны отнюдь не допускать, Распутин наряду с этим говорил, что, коль скоро войну начали, необходимо довести ее до победы»,[210] — писал Гурко.