Григорий Распутин. Россия под гипнозом

Виктор Николаевич Сенча Григорий Распутин. Россия под гипнозом

…Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас… Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных.

Мф 24:4,24

Вместо предисловия

Париж, 2013 г.

…Мы договорились, из Москвы в Париж привезу книгу самого последнего издания воспоминаний его прадеда. Это было несложно – зайти в книжный «Москва» на Тверской и как минимум из четырёх интереснейших сборников, расхватываемых будто горячие пирожки в пасхальный день, выбрать, что называется, по цвету и вкусу. Скорее всего, подумал тогда, во Францию отвезу «Розовый бриллиант»: именно с него когда-то начиналась литературная карьера за рубежом знаменитого писателя-эмигранта.

Но, как иногда бывает, в последние дни перед отъездом закрутился, не сумев выкроить время, а когда явился на Тверскую, оставалось только кусать локти: был, говорят, такой автор, но вот уже месяц как распродали – всего, без остатка. Вот те на! Кинулся на Арбат – та же картина: исчез месяц назад. Будто сговорившись, одинаково твердили в «Библио-Глобусе» и даже в солидных букинистических. «Спасительный», на первый взгляд, вариант тоже закончился провалом. Взяв дома с книжной полки единственный (и любимый!) томик этого писателя, мечтал об одном – чтоб не оказался подарочным. Но и этому не суждено было сбыться: книгу, как выяснилось, к очередному юбилею мне подарила благоверная. А это, согласитесь, свято.

Пришлось смириться, остановив своё внимание на пыляевском «Путеводителе по Москве». Тоже раритет. Но не то. А потому обидно. Ведь если бы дело касалось непосредственно нужного мне автора, уж он-то, вне всякого сомнения, отыскал бы нужную вещицу хоть из-под земли! Такой уж был человек…

Странное ощущение: глядя на стоявшего передо мной невысокого плотного мужчину, ловлю себя на мысли, что эти умные глаза, смотревшие сейчас открыто и с интересом, мне уже когда-то приходилось видеть. И если не знать, с кем имеешь дело, можно вспоминать бесконечно; но я знаю – и с кем имею дело, и на чьи похожи эти глаза. Ибо мой собеседник – правнук «русского Шерлока Холмса» Дмитрий де Кошко.

Француз во втором поколении, Дмитрий Борисович – профессиональный журналист, выпускник Сорбонны, долгое время работал в агентстве «Франс Пресс»; сейчас – председатель Ассоциации «Франция-Урал». Беседовать с журналистом всегда просто: минут через пять беседы он уже понимает, чего я от него жду и что от него требуется. А потому наш разговор больше напоминает монолог, а не диалог; я стараюсь не перебивать, наслаждаясь правильно поставленной русской речью и этой едва уловимой мягкостью языка, свойственной русским, долго прожившим за границей. Однако, чем дольше говорит мой собеседник, тем больше приходится удивляться: оказывается, мы совсем напрасно называем потомков наших эмигрантов французами, англичанами или американцами, ведь сами они по-прежнему считают себя русскими.

– По воспоминаниям моей бабушки, после революции им здорово досталось, – рассказывает Дмитрий де Кошко. – Как, впрочем, и всем русским, отказавшимся жить под большевиками. У Аркадия Францевича было три сына – Дмитрий, Иван и Николай. Старший и средний сыновья, будучи офицерами Первого гвардейского стрелкового полка, воевали на фронтах Первой мировой. Двадцатипятилетний Дмитрий погиб уже в сентябре четырнадцатого. Годом позже Иван, будучи раненым, оказался в плену; долго считался пропавшим без вести. Потом его обменяют на пленного немецкого офицера…

Талантливого сыщика Аркадия Францевича Кошко (1867–1928)[1] в своё время заметил министр внутренних дел Пётр Аркадьевич Столыпин и назначил бывшего помощника начальника Петербургского сыскного отделения главой Московского сыска. Московская полиция разгоняла «малины», прикрывала притоны, а её широкомасштабные облавы давали богатый улов. Как бы брезгливо уголовники не кривились при виде полицейских, постепенно их стали бояться и уважать. А чтобы окончательно утвердить своё положение в городе, Кошко ввёл очередное новшество: на лацканах пиджаков работников московского сыска появился особый знак с надписью «МУС» (Московский уголовный сыск).[2]