Григорий Распутин. Тайны «великого старца»

В тот же период состоялся обмен посланиями императора Николая II с Сербским королевичем-регентом Александром, который 11 июля 1914 г. обратился к России за помощью и защитой: «…Мы не можем защищаться… Поэтому молим Ваше Величество оказать нам помощь возможно скорее… Мы твердо надеемся, что этот призыв найдет отклик в Вашем славянском и благородном сердце…»

Российский император Николай II вскоре дал обнадеживающий ответ: «Пока есть малейшая надежда избежать кровопролития, все наши усилия должны быть направлены к этой цели. Если же, вопреки нашим искренним желаниям, мы в этом не успеем, Ваше Высочество может быть уверенным в том, что ни в коем случае Россия не останется равнодушной к участи Сербии…» [73]

Телеграмма эта была получена как раз в тот день, когда Австро-Венгрия 15 (28) июля объявила войну Сербии, и произвела огромное впечатление на славян. На следующий день 16 (29) июля Белград подвергся обстрелу. В тот же день Россия привела в готовность свои войска на австрийской границе, а 17 (30) июля, как и Австрия, объявила всеобщую мобилизацию. На следующий день, т.е. 18 (31) июля Германия направила России ультиматум, требуя отменить в ближайшие двенадцать часов мобилизацию и «дать нам четкие объяснения по этому поводу». Война приближалась ко всем границам.

Как мы можем видеть, Николай II осторожно подходил к острой ситуации, надеясь погасить пламя начинавшейся мировой войны совместными международными коллективными усилиями.

По свидетельству военного министра В.А. Сухомлинова события быстро развивались и становились необратимыми: «Дальнейший ход событий принял характер большой скоротечности. Около полуночи с 16/29 на 17/30 июля Государь император вызвал меня к телефону из Петергофа, вследствие полученной им телеграммы от императора Вильгельма. Государь передал мне содержание этой телеграммы. В ней Вильгельм просил Государя “прекратить” нашу частичную мобилизацию, но о прекращении такой же в Австрии ничего не говорил и не обещал принять меры к тому, чтобы держава, первая приступившая к тому же образу действий, от этого отказалась.

Так как я несколько дней Государя не видел, то этот разговор по телефону меня, понятно, поразил. За кулисами должен был находиться кто-нибудь, с кем Государь советовался и в правильности советов которого Николай II, однако, усомнился. Если бы у него явилось самостоятельное решение исполнить желание Вильгельма, ему следовало отдать об этом прямое приказание – мобилизацию отменить.

Но Государь на такой шаг не решался, по моему мнению, потому, что это не отвечало взглядам конфиденциального его советчика. Такое положение “между молотом и наковальнею” заставило его принять среднее решение: “нельзя ли приостановить?”

В телефон же мне пришлось доложить, что мобилизация не такой механизм, который можно было бы, как коляску, по желанию приостановить, а потом опять двинуть вперед. Что же касается отмены частичной мобилизации, то если бы последовало именно такое повеление, я со своей стороны считал долгом доложить, что после того потребуется много времени, чтобы восстановить нормальное исходное положение для новой мобилизации четырех южных округов.

Поэтому я просил Государя, ввиду важности вопроса, потребовать еще доклада по этому предмету начальника Генерального штаба. На этом наш разговор и прекратился.

Через некоторое время мне позвонил генерал Янушкевич и доложил о разговоре с Государем, причем его ответ совпадал с тем, что и я докладывал Государю.

А так как ни Янушкевич, ни я, таким образом, повеления о прекращении нашей частичной мобилизации не получили, то никаких распоряжений делать не имели права. Частичная мобилизация против Австро-Венгрии решена была не одним Государем самостоятельно; для этого он созвал совещание в Красном Селе 12/25 июля. При таких условиях, помимо министра иностранных дел, Николай II очевидно не мог решиться отменить свое повеление.

В данном случае решение вопроса находилось в руках руководителей политики и тех закулисных сил, контроль которых был для меня недоступен» [74] .

Можно также утверждать, что императрица Александра Федоровна и ряд царских министров не желали войны. Против возможной беды предостерегал и «друг семейства» Григорий Распутин, который находился в это время у себя на родине в селе Покровское в Сибири (после покушения на его жизнь Гусевой и нанесения ножевого ранения в живот), следующей телеграммой почти мистического содержания: «Милый друг! Еще раз скажу: грозна туча над Россией, беда, горя много, темно и просвету нет. Слез-то море и меры нет, а крови? Что скажу? Слов нет, неописуемый ужас. Знаю, все от тебя войны хотят, и верные, не зная, что ради гибели. Тяжко Божье наказанье, когда уж отымет путь, – начало конца.

Ты – царь, отец народа, не попусти безумным торжествовать и погубить себя и народ. Вот Германию победят, а Россия? Подумать, так все по-другому.

Не было от веку горшей страдалицы, вся тонет в крови великой. Погибель без конца, печаль. Григорий » [75] .