Григорий Распутин. Жизнь старца и гибель империи

Около 2-х часов по полудни, мы достигли ключа, истомлённые донельзя, жаждавшие, алкавшие, едва дышавшие. Отдохнув тут, потянулись ещё раз в гору, с вершины которой думали уже увидеть Священный дуб, видимый, по рассказам, на большом расстоянии, но и ещё раза три мы то поднимались, то спускались, пока дошли до места, где дорога расходилась на две стороны, влево к Хеврону, а вправо к Дубу. Направившись по последней, мы спустились в широкую долину, усаженную всю виноградом. Пересекши её с востока на запад вошли в небольшую масличную рощу и стали огибать гору, которую именовали Мамврикийскою. Вскоре открылось на пригорье и Священное дерево, высокое, широкое, одиноко стоящее и действительно поражающее своим величием. Оно зеленеет круглый год, и ещё недавно, говорят, давало кругом себя густую тень, сажень на 10. Теперь же представляется значительно общипанным и даже как бы изувеченным от небрежения и от спекулятивного расчёта на него первого встречного, а равномерно и от великого почтения к нему от нашего поклоннического люда. Не нужно говорить, с какими чувствами мы подошли к нему. На всём протяжение ветвей его под ним зеленеет вечная полянка, образуя несколько наклонную с севера на юг площадку. Мы помолились, стоя на ней, кто как знал и умел, и по книге, и на память, и на призыв минуты богомыслия, без которого невозможно стоять на месте Богоявления»[60].