Григорий Шелихов

Провожая Баранова на трудный подвиг служения в Америке, Григорий Иванович Шелихов в последнюю минуту, сходя с поднимавших паруса «Трех святителей», сказал ему о неведомом русском изгое, скрывшемся среди индейцев за снежными горами побережья. Индейцы зовут его Куликало и почитают как великого вождя и колдуна. «Из собственного моего плавания к кенайцам, расспроса аманатов и старовояжных, а равно и справок, наведенных в Охотском портовом журнале, можно думать, — говорил Григорий Иванович, — что человек этот — единственный уцелевший из промышленных людей полютовского шнитика «Иоанн Предтеча». Шнит этот бесследно исчез на путях в Америку лет пятнадцать назад».

«Беспременно разыщи, Александр Андреевич, Куликала этого, — наказывал в своих позднейших письмах Шелихов. — Такой человек, ежели он среди индейцев пятнадцать лет прожил и славу великую нажил, для нас есть клад бесценный либо камень, на котором споткнуться можем… Разыщи!»

Но как разыскать? В такой стране человека, что иголку в сене, искать, а он, глядь, сам объявился…

Правитель поселил Куликалова с дочкой и сыном в своей бараборе, чего никогда не делал. И позже, когда Куликалов, стеснявшийся постоянного обилия посетителей в правителевом доме, ушел из него и поселился в крохотном, для себя срубленном шалашике, Баранов настоял, чтобы Анка с Николкой остались в управительском хозяйстве. Куликалов, которому буйство и вольные нравы промышленных не внушали доверия, был рад этому и платил правителю неутомимой и безупречной работой на промыслах и в сношениях с индейцами, крайне редко появляясь в конторе.

Правитель, хотя и был мужчиной в расцвете сил, жил одиноко и замкнуто. Всем хозяйством Баранова заправляла привезенная, как он говорил, «из России» древняя колымчанка Анфиса Ниловна Стадухина. Предки Стадухиной за полтораста лет до описываемых событий успели побывать на Камчатке, Курилах и Сахалине. Память Анфисы Ниловны была живым хранилищем имен и подвигов теперь безвестных и позабытых добытчиков-землепроходцев, неутомимо раздвигавших пределы русской земли к манившему их восходу солнца…

Анка с Николкой, выросшие в условиях первобытной жизни, с детства умели ловить рыбу и добывать силками и стрелами мелкую пернатую и четвероногую дичь. Они стали деятельными помощниками Анфисы Ниловны по хозяйству, а от нее научились древним русским молитвам и буквам славянской псалтыри.

За несколько побывок Куликалова в Воскресенской крепости, а потом в Павловской гавани на Кадьяке Баранов узнал всю необыкновенную историю жизни этого человека и еще более утвердился в высоком мнении о великих жизнеустроительных качествах русского народа.

Лет пятнадцать назад, как раз в то время, когда настойчивый английский мореплаватель Джемс Кук в 1778 году, убрав паруса на прославленном «Resolution»,[3] дрейфовал на галсе Кенайского полуострова, борясь в открытом океане с затяжными в этих широтах осенними штормами, мимо его судна, принятый в надвигавшихся сумерках за кита, проскочил в залив трухлявый, потерявший мачту и паруса, едва видный над водою русский шнитик «Иоанн Предтеча».

Шнитик был отправлен из Охотска иркутскими купцами Очерединым и Полютовым для промысла морского зверя на Алеутских островах. Выряжая на скорую руку свою утлую, изъеденную морским червем посудину, богобоязненные купцы не хотели брать лишний грех на душу — слезы сирот и вдов — и потому вербовали команду из бессемейных ссыльных, не помнящих родства бродяг и беглых каторжников. Золотой песочек и спирт иркутского курения туманили глаза охотского коменданта полковника Козлова-Угренина и помогали купцам нарушать закон и некоторые формальности.

Беглому рудознатцу-чугунщику с Невьянского завода Евдокима Демидова Демиду Куликалову некуда было податься, когда он добрался до негостеприимных берегов Восточного океана, и, дав расписку Полютову служить верой и правдой пятилетний срок, он перешел на прогнившую палубу «Предтечи». В голове Демида Куликалова носились обрывки рассказов о вольной и богатой стране Америке. Рассказы эти он слышал от пленных шведов, с которыми работал в мокрых штольнях Магнитной горы, куда был сослан за строптивость.

Суровый и дикий край, в котором Куликалов очутился, выбравшись на песок Кенайской губы с разбившегося на береговых камнях шнитика, оказался богатым и зверем и рыбой, но мало походил на разукрашенные воображением рассказы пленных шведов, заброшенных в демидовские рудники.

Индейцы-кенаи были мирно настроены, они накормили и приютили больных и обессиленных морем русских.

— Человек, как я сызмалу стал примечать, едва в силу войдет, душу теряет, — говорил Куликалов. — Полютовцы — их было двадцать три человека, — проживши сыто с пяток годков, одичали без хлеба и, почуяв свою силу в безвестном краю, начали огнем и железом покорять себе американцев, обратали вольных людей, как холопей своих… А тут объявился бостонских поселений китобоец Бенсон, в Кенаи он за китами заплывал. Ну, ворон ворону глаз не выклюнет…