Григорий Шелихов

Шелихов хотел показать себя оскорбленным в лучших чувствах, но не хватило духу кривить душой. Отказ бесправного ссыльного от женитьбы обжег самолюбие и неприятно озадачил Григория Ивановича. С потерей Ираклия-жениха Шелихов не без угрызений совести в глубинах души готов был мириться. Житейская мудрость услужливо подсказывала: «Была бы честь предложена — от убытка бог избавил», — но с потерей для Славороссии зодчего он не мог и не хотел примириться.

— Станешь ли ты мне в зятево место — не будем загадывать, и, правду сказать, много до того воды утечет, — после некоторого раздумья примирительно сказал Григорий Иванович. — Но… с этим делом кончать надобно. Того, что случилось, в городе не скроешь. Ты в чалдоны уйдешь, а меня… мне ворота дегтем мазать зачнут. Врагов и завистников у меня хватает, — захотят ударить по коню, а попадет по оглобле — так через моих друзей и ты пропадешь! Пока они догадаются, чем меня огорчить, и пока о тебе еще не вспомнили, отправляйся, мой совет, в наступающем девяносто четвертом за океан, под начало к Александру Андреевичу, к Баранову. Этот не выдаст, и там пока моя сила!

— Навсегда отказаться? — взволнованно перебил его Ираклий.

— Чего ради отказаться? — продолжал Григорий Иванович, увлеченный нечаянно найденным, наилучшим, как ему казалось, выходом из трудного положения. — Ты от дочери моей отказался, я от тебя не отказываюсь и все тебе предоставляю… Съедешь в Америку — фьють! — в Гижигу не попадешь. Воздвигнешь Славороссийск и порт при нем, нам и себе домы отстроишь, а там, гляди, и невеста через океан переберется, и прощение тебе исхлопочу, как Николаю Петровичу сделал… Не захочешь и тогда жениться? — Шелихов улыбнулся и, будто отпуская кого-то на волю, развел руками: — Неволить не буду — наш товар не залежится! Домой, на Кавказ, кругом света отправлю — к тому времени компанейские корабли кругом света пущу! — и денег дам… десять тысяч денег дам, слово мое твердо! Токмо за это… за спасение свое, пять лет ты в Новом Свете отработать должен и отстроить и украсить грады его, и в том клятву с тебя беру… По рукам, сынок, что ли?

Григорий Иванович, как обычно, когда речь касалась Америки, загорался бодростью, говорил с важной искренностью и уверенностью в своих силах. Не упускающий своей пользы, он, купец и расчетливый хозяин, с широким размахом и всегда сопутствующей ему удачей вел огромное хозяйство трех сколоченных им торговых компаний. Компании эти разбросаны по многочисленным поселениям, факториям и складам в Охотске, Кяхте, на Камчатке, Алеутских и Курильских островах и на материке Америки.

Волнение молодого грузина не укрылось от зорких глаз Шелихова. Григорий Иванович заметил, как пылкая душа зодчего с живостью откликнулась на то, что открывалось вдохновенному труду в неведомой стране. «Ай да и молодец же ты, Гриша!» — похвалил себя Шелихов за предусмотрительное распоряжение, посланное с Кусковым Баранову, — заготовить зимой побольше кондового строительного леса, «чтобы целый город из него поднять удалось».

— По сырости климата там из кирпича строить не дюже способно, но сосна тамошняя — цугой зовется — нашего кедра стоит… Башню и шпиль адмиралтейский не забудь только повыше вытянуть, — деловито говорил Григорий Иванович, как будто Ираклий уже дал ему согласие стать архитектором Славороссийска, — и золотого маку глав церковных — страсть красиво! — не жалей подсыпать, побольше разбросай… С моря глядеть, чтобы сердце дрожало!

Эта «дрожь» передалась и Ираклию. Он заражался шелиховской верой в мечту, в возможность наполнить жизнь творчеством, трудом и красотой, хотя прекрасно знал из рассказов Натальи Алексеевны, что представляет собою Славороссия в действительности. Живые и теплые глаза Катеньки заклинали его: «Если откажешься искать меня, уйдешь — я в монастыре себя похороню». Ираклию было только двадцать семь лет — пора наибольшей силы, надежд и дерзаний. В Катеньке молодой грузин видел все качества идеальной подруги жизни: следуя его указаниям, она раскрашивала проекты, рисовала цветы, научилась понимать красоту. В Наталье Алексеевне и самом Григории Ивановиче, так родственно и по-русски просто принявших в свой дом безвестного ссыльного, он нашел мать и отца, которых утратил в раннем детстве во время одного из кровавых налетов турецких диких орд на Грузию. Чем же он отплатит шелиховскому дому, бежав из-под его крова?

Глаза Ираклия горели. Только родной язык и высокие слова могли выразить победившие в нем чувства:

Мепета шиган сиухве, вит едемс алва ргулиа;
Ухвса морчилобс ковели, игица, вин оргулиа.
Сма-чама-дидад шесарго, деба ра саваргулиа.
Расаца гасцем шениа, рац ара-дикаргулиа.[45]

Твердые звуки гортанной грузинской речи произвели на Шелихова ошеломляющее впечатление. Не понимая и не поинтересовавшись смыслом сказанного, он загрохотал в восторге, как будто с корабельной мачты увидел цветущую неведомую землю.