Григорий Сковорода

Александр Сошальский погиб в схватке с запорожцами, которые в последние десятилетия перед упразднением Сечи все чаще стали пошаливать на больших дорогах. После его гибели именно перешло к младшим братьям. У братьев было два дома: один, больший, в Гусинке. Он стоял над высоким берегом пруда в окружении лип и был о трех этажах. Тут жили Осип Юрьевич и Алексей Юрьевич, последний — холостяк и заядлый книгочий — меж соседей слыл чудаком.

Другой дом — в нескольких километрах от Гусинки, в селе Маначиновка. Мимо села проходит дорога из Изюма на Белгород. Семнадцати-комнатный дом Георгия Сошальского, с деревянными колоннами под ампир, выхолил фасадом на майдан, на противоположном краю которого стояла церковь, а возле нее каменная сторожка. По местным преданиям, странствующий философ, заходя в Маначиновку, останавливался чаще всего именно в этой сторожке.

Но излюбленным жилищем Сковороды была в здешних местах большая насека в глубине гусинского леса… От края дубравы старая, заросшая травой дорога идет вниз, пряча солнечные лучи в кронах дубов, кленов, грабов. Кажется, движение на дно лесной яруги бесконечно. Воздух все прохладней, жуки нее глуше. Долго, почти до полудня, не просыхает тут роса.

Но вот путь выравнивается, перед глазами неожиданно распахнулась широкая поляна, вся в белом цветении. В ослепительных нарядах, как невесты, стоят стройные груши. Тысячи пчел жужжат на медовом пиршестве. Вот и белая хатка, не видная сразу за вишенной дымкой. На плетне глиняные кринки и глечики. Возле дуплянок курится сизый дымок пасечника.

Сколько уже подобных уголков повидал в жизни Григорий Саввич! Но в таком вот приветливом он, кажется, впервые. Невдали от сада, в тенистом овражке льдисто посверкивает криница. Вода подступает почти к верхнему звену замшелого сруба…

Впервые посетив Гусинку в 1770 году, Сковорода возвращается сюда и следующем; проводит тут зиму, весну и лето 1779 года; о пребывания его в Гусивие свидетельствует письмо, датированное 3 октября 1782 года; в 1785 м он снова здесь; и после короткого путешествия в Бурлук к осени возвращается в Маначиновку, где зимой тяжело заболевает («Остатки горячки мучат мене. Два месяцы огневица свирепствовала во мне»); в Маначиновке же Сковорода встречает пасху 1786 года, а зиму следующего проводит в гусинском имении. Лето для него в отличие от зимы, как правило, время напряженных трудов, и годовою сменою периодов творческой активности и бездеятельности он напоминает пчелу: «Близко, почти у дверей, стоит зима, враждебная музам. Тогда уж надо будет не писать, а греть руки».

Летом 1788 года Сковорода пишет в гусинском лесу диалог «Убогий жайворонок». Наконец, он навещает Гусинку в 1792 году. Уже в последний раз.

Попасть в Гусинку можно было двумя путями — и:: Великого Бурлука и из Купянска. Вернее, то была одна дорога, тянувшаяся из центральных областей России на юг страны, к морю, — один из древних шляхов, — по нему когда-то шли во враждебную степь куряне, «храбрые кмети», воспетые автором «Слова о полку Игореве».

Многие из этих старинных путей давно заросли травой или перепаханы. Но названия остались; и как о многом они напомнит тому, кто внимателен к прошлому: был старый шлях Ромодан, был на юге Руси и еще более древний — Муравский шлях; Мазепин и Черный шлях, Искрин и Пьяный, Серпяжский и Караванский, Шрамковский шлях и шлях Бендерский… Словно земляные реки, обильно орошенные потом и кровью, в песнях воспетые и оплаканные.

Шлях широк, как мощное русло, не сразу суслик, вспугнутый шагами одинокого странника, пересечет его. Почва долго хранит следы прошедших здесь весною чумацких обозов. Двинулись чумаки к морю за солью, и каждое утро, лишь успевало солнце разогреть шлях, возникало впереди обманное марево. Казалось, груды чистой сухой соли совсем уж близко, меньше версты осталось волам плестись, роняя но ветру Клейкую слюну.

Тяжелый, опасный труд у чумаков. Не зря всю зиму отлеживаются они на печи, сладко позевывая и не отзываясь на брань своих злоязычных супруг. В апреле, чумак, насупясь, чистит ружье, если есть оно у него, и смазывает рубашку дегтем — от всякой дорожной заразы. По ночам в степи обозники выстраивают каре из своих повозок и костры разводят внутри этой дорожной крепости — такова многими поколениями Завещанная предосторожность. Мало ля кто гуляет ночью по оврагам и долинам!

Уйдут на все лото, но каждый ли домой вернется к заждавшейся семье? Кого подкараулит татарская пуля, кого чумное поветрие сведет в могилу раньше срока — сколько холмиков слева и справа по дороге! Сострадательный путник устает им кланяться; может, и его останки когда-нибудь подберут с дороги обозные люди, и вырастет посреди степи еще один сердобольный бугор… «Что жизнь? — То странствие… И всегда блуждаю между песчаными степями, колючим кустарником… — а буря над головою, и негде укрыться от нее».