Григорий Сковорода. Жизнь и учение

Когда в наши дни 83-летний старик Толстой ушел в предчувствии смерти из дома, весь мир ахнул от удивления. Говорили такие преувеличенные слова, что, казалось, в своем изумлении все потеряли меру. Со всех концов света летели запросы, в Астапове пришлось ставить новые телеграфные аппараты. Когда Сковорода оставил все и взял страннический посох, никто не выразил своего удивления, — он совершил тот решительный выход из обычных условий жизни в полном молчании и не возбуждая никаких разговоров. Но от этого внутреннее величие его поступка не уменьшается. Если мы сравним эти два замечательных явления в истории русского образованного общества (говорю «образованного», потому что в необразованном обществе, т.е. народе, такие явления встречаются часто), - уход Толстого и уход Сковороды, - то мы, оставаясь беспристрастными и отрешаясь от внешних эффектов, должны сказать, что уход Сковороды внутренне значительнее, сильнее и решительнее. Толстой ушел от мира, когда решительно все мирское было им изжито, он ушел, насыщенный днями и всеми благами мира, ушел из семьи, в которой ему становилось душно, ушел для того, чтобы спокойно умереть. Все условия ухода Сковороды иные. Он уходит не в 83 года, а в . Он отказывается от благ жизни, не вкусив их. А этиблага могли быть для него очень значительными. Ему не раз предлагали, и очень настойчиво, сделаться «духовным князем», епископом. При его способностях, при его уме, при его большом ораторском таланте, при сильном духе он мог занять одно из самых видных мест в правящей Церкви. Перед ним широко была открыта дорога к власти, к почету, к известности, к шумному и совсем не только внешнему успеху. И, избирая свободным актом страннический посох, Сковорода действительно приносил в бескровную жертву многие возможности, перед ним открывавшиеся. Если Толстой ушел из семьи, в которой, по собственному признанию его, он не чувствовал себя хорошо и счастливо уже около 15 лет, то Сковорода уходит в странствие в самый разгар своей дружбы с Ковалинским. Мы видели, как страстно любил он своего молодого друга, как хотел быть с ним постоянно, не разлучаясь, и все же, возжаждав духом странствия, он жертвует приятностью и сладостью дружбы во имя интересов более высоких. Правда, дружба от этого не прекращается. Наоборот, отстаивается и приобретает кристальность чисто духовной и вечной привязанности. И все же сладостью бесед и болтовни с другом, сладостью ежедневных забот о нем, Сковороде несомненно пришлось пожертвовать. Но самая главная разница та, что Толстой ушелумирать, Сковорода же ушел, полный жизненных сил, и для того, чтобы жить. Мы увидим, как в свое время мудро, просто и безбоязненно пошел навстречу смерти Сковорода. Но теперь он со странническим посохом в руке пошел не навстречу той смерти, желанной для тех, кто все уже прожил и изжил, а навстречу суровой жизни, полной лишений, трудностей и борьбы. Между уходом и смертью Толстого проходит всего лишь несколько дней; между уходом Сковороды и его смертью проходит много долгихлет. Целых 28 лет. Сковорода остается верным своему решению и, уйдя от мира, больше в него не возвращается.Величие этого шага столь огромно, что Сковорода в своей скромности смело может быть сопоставлен с двумя другими героическими типами философов, известных истории философии, — с Джордано Бруно и с Сократом. Величие характера Бруно проявляется в темнице и на костре. Беспокойная и кочевая жизнь его не представляет ничего особенного до тех пор, пока предательством коварного ученика своего он не попадает в руки венецианских инквизиторов. Его дух после нескольких колебаний в сторону слабости и растерянности загорается жертвенным пламенем в заключении. И только чтение смертного приговора придает окончательный закал его воле, и он произносит слова, которые стоят всей его философии: «Вы произносите приговор с большим страхом, чем я его слушаю». Но трагедия Джордано Бруно идет как бы против его воли. С роком он встречается без всякого желания своей эмпирической воли. Сковорода же навстречу року своему поднимается сам и свой жизненный жребий выбирает свободно, без всякого давления внешней необходимости. Если .прав Сенека, который говорит: «Уо1ешет Гага йисит, по1етет (гагшт», то «несогласным своей судьбе» был ДБруно, и судьба его потащила, а согласным был Сковорода, и судьба его повела. Внутренние преимущества на стороне украинского мудреца, несмотря на то, что в смысле внешней эффектности судьба Д.Бруно его затмевает.