Так объяснив причины применения принудительных мер, резолюция как бы между прочим сообщила о более важном. Оказалось, что директивные письма, и требовавшие использовать такие меры воздействия, были утверждены узкой группой лиц. Только членами ПБ. То ли всеми девятью — Бухариным, Ворошиловым, Калининым, Куйбышевым, Молотовым, Рыковым, Рудзутаком, Сталиным, Томским, то ли незначительным большинством, заставившим подчиниться меньшинство, «правых» — Бухарина, Рыкова, Томского.
Резолюция привела и свидетельство положительного результата применения экстраординарных мер. «За три месяца текущего года, с 1 января по 1 апреля, — утверждала она, — удалось заготовить на 110 млн пудов больше, чем за тот же период прошлого года, т. е. почти полностью наверстать потерянное, причем заготовки за 9 месяцев всех культур составляют 644 млн пудов против 617 млн пудов прошлого года».
Вместе с тем, резолюция констатировала улучшение не только самих хлебозаготовок, но и партийной работы, благодаря чему, как следовало понимать, последовало «ослабление роли и влияния кулачества, оживление работы среди бедноты и повышение авторитета советской власти среди основных масс крестьянства, несмотря на известное недовольство верхушечного слоя середняков (так были названы те, кого прежде именовали «зажиточными» —
Явно делая реверанс перед Бухариным и Рыковым, резолюция указывала: «Эти извращения и перегибы...
Не ограничившись тем, резолюция добавила и положение, принадлежавшее, несомненно, Бухарину, а не Сталину: «Лозунг 15-го съезда партии “развивать дальше наступление на кулачество” осуществим лишь на основе новой экономической политики, являющейся единственно правильной формой сочетания крупной социалистической индустрии и мелкого крестьянского хозяйства».
Так чья же позиция из тех, кто и готовил резолюцию — Сталина, Молотова, Микояна или Бухарина, Рыкова580
— возобладала? Слишком уж было похоже на то, что пока хоть какого-то компромисса достигнуть так и не удалось.2.
Зиновьев не мог не прочитать эту двусмысленную резолюцию. А прочитав, наверняка загорелся желанием как можно скорее получить ту самую информацию, которая и позволила бы ему разобраться в политическом ребусе. Пока же он должен был понять лишь одно: начало происходить то, что может круто повернуть курс влево. А потому нельзя исключить, и его судьба может измениться. Ведь всего каких-нибудь пять месяцев назад его исключили из партии за отстаивание той самой линии, которая, судя по всему, сейчас начинает торжествовать.
И в такое время он прозябает в глухой Калуге вместо того, чтобы в Москве общаться со старыми товарищами, которые наверняка знают все. Скажем, со Сталиным. Но тот вряд ли захочет принять его. Или с Бухариным — с ним Григорий Евсеевич виделся перед самой высылкой, только не знал наверняка, а мог лишь предполагать, что их беседа не останется тайной.
«В ночь с понедельника на вторник (с 9 на 10 января
Оба, и Каменев, и Зиновьев, производят впечатление людей, переживших кораблекрушение. Они признают, что совершили большую
В связи с этим очень интересна формулировка, данная Каменевым: “Молот пролетарской диктатуры прошелся по нашей шкуре, мы на собственной спине чувствуем это”. Сие было поддержано Зиновьевым».