Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

Из условий нашего содержания и из сообщений с воли (во многом благодаря Е. Д. Стасовой принял участие ее отец Д. В. Стасов — тогда, кажется, председатель Союза присяжных поверенных (адвокатов — Ю. Ж. ), человек с большими “связями”) стало ясно, что охранка не знает, кто я. Это подтвердилось на допросах. Меня обвиняли в участии в эсеровской типографии. Стал вопрос: как мне держаться? После сношения с тогдашними бюро ЦК и ПК (связь с волей была отличная, через окно я прямо мог “по телефону” говорить с женой, сестрой (Рива Лея Ароновна Радомысльская, акушерка — Ю. Ж.) и т. п., сидели в общей камере человека четыре), каждый день выпускали (на прогулку — Ю. Ж. )… именно там сочли мой образ действий (при данных условиях не было никакого суда и т. п.) абсолютно и безусловно правильным. Даже сомнений не было, что правильно»³.

В этом самостоятельном фрагменте воспоминаний Зиновьев точен в главном, но грешит в мелочах, и отнюдь не потому, что спустя четверть века его подвела память. Во-первых, А. И. Рыков, будущий глава СНК СССР, в ту ночь вместе с Зиновьевым и В. И. Невским, впоследствии видным историком партии, быть никак не мог. Он находился под арестом с мая 1907 года вплоть до суда в июле 1908 года. Во-вторых, освободили Зиновьева благодаря поручительству не Д. В. Стасова, а некоего барона Давида Гинзбурга, письменно ходатайствовавшего за Зиновьева, да еще и приведшего такой довод, как заболевание астмой⁴.

Но почему же Зиновьев столь пылко писал о правильности своего поведения во время ареста? Ответ дал он сам, в двух последних фразах фрагмента. «Помнится, — писал он, — об этом знали и будущие чекисты — из партии социалистов-революционеров, Бунда, меньшевиков и других. Никто никогда ни духом не оспорил правильность этого образа действий»⁵. Следовательно, даже четверть века спустя Григорий Евсеевич опасался, что его могут заподозрить в связях с полицией. Ведь он, как могло показаться, проявил слабость, за два месяца заключения подав шесть прошений об освобождении его, ни в чем не повинного человека. Первое — уже 4 апреля, на имя петербургского градоначальника:

«Я никогда не привлекался к суду, ни в чем незаконном никогда не был замечен, ни в каких партиях и обществах никогда не состоял… Никогда я под следствием не был и теперь при моем нездоровье заключение действует на меня угнетающим образом. Прошу ваше превосходительство приказать окончательно выяснить недоразумение и освободить меня из-под стражи, дабы я мог продолжать свои мирные занятия».

Точно такие же по содержанию, чуть ли не под копирку написанные прошения Зиновьев направил 7 и 8 апреля. Следующая просьба, от 17 апреля, оказалась несколько отличной от предыдущих: «Вот уже скоро месяц я безвинно нахожусь в заключении без допроса и без предъявления какого-либо обвинения… Имею честь покорнейше просить ваше превосходительство сделать распоряжение о моем освобождении или, по крайней мере, допросить меня… Я готов дать все показания». Но так как никакого ответа он не получил, ему пришлось еще дважды обращаться на имя петербургского градоначальника — 1 и 24 мая⁶.

Подействовало лишь ходатайство барона Гинзбурга — от 28 мая. На следующий день арестованного освободили. Вернули паспорт и другие документы, предписав немедленно покинуть Петербург и выехать в Елизаветград⁷. Зиновьев уехал из столицы 1 июня, но не на родину, а в… Швейцарию. В который раз — в эмиграцию. Как оказалось, теперь надолго. На восемь с половиной лет.

В альпийской республике для Зиновьева начался новый период жизни. Принципиально иной, нежели прежде. Перед ним открылись невиданные горизонты. И не только потому, что наконец-то проявился его блестящий талант оратора и организатора. Причиной же того стало близкое знакомство с Лениным. Для которого Зиновьев очень скоро стал не только единомышленником, соратником, но и ближайшим учеником. Даже соавтором.

Как и прежде, Зиновьев с женой и новорожденным сыном поселился в Берне, что не помешало ему сразу же активно включиться в партийную работу. Чуть ли не ежедневно он приезжал в Женеву — благо по прямой всего около 90 километров. Встречаться с Лениным, Крупской, Каменевым. Вместе с ними готовить очередные номера газет «Социал-демократ», «Пролетарий». И выступать не только как соредактор, но и как автор. В статьях отстаивать положения, выдвигаемые Лениным. В основном содержавшие осуждение возникшего в российской социал-демократии течения — «экономизм». Кроме того, участвовал Зиновьев и как бескомпромиссный сторонник Ленина на различных встречах. На пленуме ЦК, прошедшем в Женеве, а в декабре — на Всероссийской партконференции, состоявшейся в Париже. А вскоре Зиновьев стал делегатом Восьмого конгресса Второго интернационала, проходившего в Копенгагене с 28 августа по 3 сентября 1910 года.