Гримстоун (ЛП)

Он по-прежнему непреклонен:

— Я не буду этого делать.

— Давай, — уговариваю я. — Я хочу увидеть тебя на сцене! А потом папа отведет нас за мороженым...

Джуд любит мороженое, хотя всегда заказывает ванильное.

— Он обещал?

— Пинки обещал.

— Хорошо, — говорит Джуд, быстро кивая, что напоминает мне воина-самурая из старого фильма о боевых искусствах.

Он прижимается ко мне.

— Я бы хотел, чтобы ты была моей мамой...

— Я твоя вторая мама, — я обнимаю его, целуя в макушку. — Твоя запасная мама. Я всегда буду любить тебя и заботиться о тебе...

Я обещала от всего сердца, понятия не имея, что это на самом деле сбудется.

Ветер бьется в окна спальни, но это не сравнится с бурей в моей голове…

Я в каюте SeaDreamer, меня швыряет, как чертика в коробке. Мы и раньше плавали сквозь штормы, но никогда такого не было…

Следующая волна чуть не сбрасывает меня с койки. Маленькая холодная ручка Джуда хватает меня за руку. Его глаза огромные и испуганные, он близок к истерике:

— Что нам делать? Что нам делать?

Катящийся корабль швыряет нас о стены взад-вперед, как мячики для игры в кегли, пока мы, спотыкаясь, идем по коридору.

Дверь в комнату моих родителей закрыта на замок. Я стучу, а затем колочу в дверь.

Я стучу, кричу… Джуд скулит, как животное, прижимаясь к моей ноге. От дыма его тошнит.

Наконец, дверь распахивается, рама оторвана, оставляя осколки и зазубренные металлические наконечники…

Папа повисает на дверной ручке, пошатываясь…

Его глаза затуманены, расфокусированы. Когда он говорит, он невнятно бормочет…

— Ч-что происходит...

— Там пожар, папа!

Я кричу, но он, кажется, почти не слышит…

— Позови маму!

Он моргает, медленно, так медленно…

— Я пытался, но она не...

Я просыпаюсь от грохота клавиш.

Это снова пианино, но не несколько нот — жалкий, воющий звук, как будто кто-то колотит по слоновой кости обеими руками.

Я встаю с кровати и пробегаю половину комнаты, прежде чем полностью просыпаюсь, прыгая на одной ноге и пытаясь натянуть брюки.

Я хватаю свой телефон, отчего блок зарядки и все остальное, что я сложила на комоде, разлетается по полу. Внизу все еще гремит и лязгает пианино.

Шум резко прекращается, когда я сбегаю вниз по лестнице, хотя эхо повисает в воздухе, сбивая меня с толку, когда я наконец добираюсь до лестничной площадки — этот приглушенный звук доносится из кухни или кто-то движется по коридору?

Я выбираю последний маршрут, потому что он ближе к столовой, где я только что слышала игру на пианино. Я замедляю шаг, осторожно подкрадываюсь, наполовину прикрывая рукой свет телефона.

В доме снова тихо, но не безмолвно. Ветер все еще стонет за окнами, стонет, то затихая, то снова набирая обороты, как беспокойный пациент, который не может найти покоя. Блэклиф скрипит при каждом порыве ветра, тикая и постанывая, когда успокаивается.

Я задерживаю дыхание, прислушиваясь к любому сбивающемуся с ритма шуму, ко всему, что звучит по-человечески. Или по-звериному.

Внезапный взрыв стекла и фарфора заставляет меня вскрикнуть. Я убегаю от шума, возвращаюсь на полпути вверх по лестнице, прежде чем заставляю себя остановиться, съеживаясь на ступеньках, цепляясь за перила одной рукой, в другой безумно дрожит лампочка телефона, создавая эффект стробоскопа вокруг входа.

— Давай, ты, цыплячье дерьмо...

Я заставляю себя вернуться по мраморным плиткам, где снова скапливается вода — откуда, черт возьми, она продолжает литься? Мое бледное отражение следует за мной по полу, колеблясь в волнах от моих босых ног.