Гримуар

А однажды она пришла, а Дима сидит сам, один, перед включенным телеком, но на экране не игра, а серый шум помех, и Дима завороженно повторяет:

— Пф, пфа, фа, тал, ма, нек.

— Ты чего? — тронула его за плечо.

Он словно очнулся:

— Да так, балуюсь. Пытаюсь медитировать и повторяю строчку из Гримуара. Специально ее заучил.

Замелькали дни осени, Диме вроде бы обещали работу, но не раньше ноября, теперь для затянувшегося отдыха был повод законный, в субботу Дима ездил на Чоколовку совмещал два дела — заходил к тестю и теще, а потом встречался с Мишей и шел с ним на радиорынок менял пройденные или плохие картриджи на новые.

Однажды, передав родителям приветы и испеченный пирожок со смородиной, Маша осталась дома одна. По стеклам окон и осыпавшейся в саду листве застучал дождь и перестал, снова тишина. Иногда раздавался глухой стук — то падало яблоко или орех, катился по склону или задерживался в жухлой траве. Слободские всё намеревались собрать урожай, но падалица так оставалась лежать и портиться, супруги подбирали разве что особо целые плоды, на виду. Убеждали друг друга, что в следующем году займутся садом.

— Главное деревья побелить! — учил Дима, памятуя отрочество в Конотопе, — Иначе жуки заведутся.

Предполагалось, что в сарае, приютившемся у левого забора, найдется всё нужное — лопаты, грабли, сапки, тачка. Не мог же дядя Егор без всего этого? А может быть и мог, вон сад какой дикий, запущенный.

Маша решила тоже поиграть на приставке, но вдруг ей показалось, что мимо окна кто-то прошел. Сердце немного ёкнуло, окно во двор выходит, значит посторонний.

И тихо. В дверь не стучат. Маша встала и осторожно приблизилась к окну. Надо занавески задергивать, кто угодно заглянет. Хотя от кого? Ну вот видишь, значит есть от кого. Шляются. Но ведь со стороны улицы забор… Забор-чик — поправила. Хотя бы и так, но по бокам соседи, наверху ботсадовская ограда. Колючей проволокой что-ли обмотать?

Маша взяла тот самый старинный утюг, прошла через коридор, отворила дверь и остановилась на крыльце, всматриваясь и вслушиваясь. На устах замерли слова — а вы что тут делаете?

Внизу склона бродил бледный мальчик в джемпере и затрапезных штанах, с неряшливой прической. Наверное, это про него говорила как же ее? Неважно.

Маша поставила утюг на полку в коридоре, вернулась и позвала:

— Мальчик, ты что тут делаешь?

— Груши собираю, — он показал зажатую в руке, уже с надгрызом лимонку.

— А как ты сюда попал?

— Вы сами меня позвали.

— Ты здесь живешь? На этой улице? Ты Юра?

Мальчик продолжал задумчиво глядеть в траву, вдруг резко нагнулся и подняв, показал:

— Во, орех!

— Ну так возьми себе.

— Я уже взял.

— А ничего, что это чужой сад? — Маша уже начала раздражаться.

— Вам всё равно не нужно. Вон всё гниет.

И переменил тему:

— А хлеба с солью и с луком у вас нет?

— Ты хочешь кушать?

Вместо ответа он сунул орех, как был, в зеленой кожуре, себе за щеку и с дикой гримасой прищурился, и Маша тоже прищурилась и вжала голову в плечи, пока не раздался хруст, а потом мальчик выплюнул раскушенную зелень со скорлупой и пообещал:

— Ну, пожалеешь!

Побежал наверх по горе, легко, словно не было крутизны, бурьянов, выступов и кочек. Исчез где-то там наверху, за кустами, должно быть перелез через ботсадовский забор. Так вот откуда он появился. Первым делом надо сделать, чтобы никто оттуда не ломился.

Чего же он убежал? Маша бы вынесла ему поесть, или провела на кухню, хотя мальчик странный, даже пугающий, с этим орехом, и надо сказать, после такого фокуса сама собой отпала всякая зарождавшаяся жалость к ребенку. А как он наверх вскарабкался, нечеловечески ловко просто!

Маша заперла за собой дверь, сдвинула занавески — шторы не тронула, пусть их — села перед телеком, взяла в руки джойстик и бездумно играла, пока не вернулся Дима.

Он воспринял новость скорее воодушевленно, даже пожалел, что его при этом не было, и обмолвился, что ожидал посещения Юры раньше, а когда Маша спросила почему, с улыбкой сказал:

— Ну как? Если он раньше тут появлялся, то должен был вернуться!

Дима зачем-то попросил показать ему, где мальчик выплюнул раскушенный орех, на месте лишь бросил взгляд, молча кивнул, а потом, когда уже стемнело, Маша видела в окно, как муж спрятал орех в пакетик, но когда появился уже в комнате, в руках ничего не было.

Чем глубже наступала осень, тем больше Дима становился сосредоточенным, себе на уме. Что-то писал, чертил. Говорил — потом расскажу. Подолгу рассматривал картины дяди Егора, как-то сказал:

— Знаешь, тут нет ничего случайного. Кстати я нашел его записки.

На чердаке Дима властвовал безраздельно и днями просиживал там, разбирая старые бумаги, расстилал на полу ватманы с таблицами и пентаграммами, ползал на коленях, ставя на края свитков тяжелые предметы. Ходил по дому с испещренными символами веерами, раскрывая их так и эдак. Было видно, его подмывает нечто рассказать Маше. Спустя несколько дней после ужина сообщил: