Гринвич-парк

— О, затих. Извини. Когда снова зашевелится, сразу скажу.

— М-м.

Ладони Дэниэла сползают ниже. Я пытаюсь расслабиться, пытаюсь не думать о том, что он давно уже не трогал меня вот так нежно, когда на мне не было одежды. Как же я раздалась! Он заключает в ладони мои груди и принимается целовать меня в шею. К своему удивлению, я сладостно поеживаюсь. Возможно, это и решит все проблемы.

Дэниэл вдруг отстраняется от меня, держа руку на ожерелье.

— А это что такое?

— Ожерелье. — Я, чувствуя, как сжимаются жилы на моей шее, стараюсь придать голосу беспечность, но Дэниэл, похоже, слышит, как он дрожит. Я выворачиваюсь из его объятий. Щеки мои пылают. — Увидела в городе и купила. Тебе не нравится?

Я возвращаюсь к плите, начинаю снова подливать бульон в рис.

— У Серены такое же, да? Хелен…

— Что?

— Мы вроде бы это уже обсуждали.

Это ожерелье я увидела в ювелирном магазине на Тернпин-лейн, когда мы с Дэниэлом в прошлые выходные возвращались с рынка. Оно висело в витрине. Маленькая подвеска медленно покачивалась из стороны в сторону, словно заманивая меня. Я узнала ее в тот же миг, вспомнив, как она блестела на шелковом топе Серены.

На следующий день я вернулась в тот магазин. В отсутствие Дэниэла, который мог бы остановить меня, я попросила кудрявую продавщицу показать мне украшение. Стоило оно дороже, чем я ожидала. Но эта изящная вещица покорила меня своей красотой. Собачка, даром что с ноготь моего большого пальца, выглядела как живая. Не давая себе отчета, я кивнула: «Беру». Продавщица поместила ожерелье в синий кожаный футляр, который затем упаковала в бумагу.

— Чудесное ожерелье, — сказала она, отрезая ленту. В носу у нее сверкала бриллиантовая капелька, пальцы были унизаны нефритовыми кольцами.

— Да, — согласилась я. — Собачка просто прелесть.

— Думаете, это собачка? — с сомнением в голосе произнесла девушка. Потом, глянув на меня, забеспокоилась, как бы я не отказалась от покупки. — Вы правы, — быстро поправилась она и поспешила взять у меня кредитную карту, пока я не передумала. — Действительно, собачка.

Я сную по кухне. Дэниэл наблюдает за мной. Я выключаю газ, раскладываю ризотто по тарелкам. В футбольном матче перерыв. Я приглушаю радио, ожерелье прячу под джемпер. Посыпая ризотто нарубленной петрушкой и ставя тарелки на стол, я чувствую, как взгляд Дэниэла прожигает мне шею.

За ужином пытаюсь рассказывать о том, как провела день, спрашиваю у мужа про его работу. Но застольная беседа не клеится. Поев немного, Дэниэл внезапно кладет вилку на тарелку. Он всегда так ест — будто прием пищи это лишнее бремя, пустая трата времени. Я еще не доела, а Дэниэл собирает посуду и кладет ее в мойку. Я смотрю на пустой стол. И это все? И так будет всегда? Даже после рождения ребенка?

Домываю посуду и иду в гостиную. Дэниэл ползает на четвереньках, заглядывая под диваны, проверяя выдвижные ящики низкого столика.

— Что случилось?

Он бросает на меня виноватый взгляд, словно я застала его за постыдным занятием.

— Подумал, может, он где-то под мебелью. Лэптоп.

— Завтра я поищу как следует. Давай не будем волноваться раньше времени?

— Хмм.

— Ты вроде бы хотел посмотреть «Лютера».

— А, ну да. Хорошо.

Мы сели перед телевизором в одном уголке гостиной, который сумели уберечь от ремонтной грязи. Более приличные столы и стулья упрятаны под чехлы, в которых они похожи на привидения. Я смотрю, как по лицу Дэниэла бегают голубые блики, отражающиеся от экрана телевизора, и думаю: что же скрывает от меня мой муж?

Гринвич-парк

На центральной улице вспыхивают автомобильные фары и уличные фонари. Магазины закрываются, ставни на них опускаются, словно глазные веки. Она наблюдает, ждет.

В большом окне от пола до потолка за стеклом мужчина. Свет виден только в этом окне — во всех остальных помещениях в здании темно.

Она переступает с ноги на ногу. Небо темнеет, угасающее закатное зарево расчерчивает дома розово-оранжевыми полосами. Обычно в это время он уже дома. Но сегодня вечером почему-то задерживается. Что-то мешает ему отправиться домой, к своей прекрасной жене.