Гринвичский меридиан

Байрон Кейн смотрел на свою машину. Эта путаница разнообразных деталей, прилепившаяся к цилиндру, с первого взгляда шокировала своей прискорбной незавершенностью. Но сама эта незавершенность выглядела столь нарочитой, столь явной, столь совершенной именно в силу своего несовершенства, что это наводило на мысль: а не является ли она главным принципом, а может быть, и целью данного устройства? И в таком случае все совершенство незаконченности машины делало ее именно законченной, поскольку именно в таком незаконченном виде ее можно было принять как завершенную, готовую работать, а то и уже работающую; возникало даже предположение, что с этого момента всякое усовершенствование, внесенное в конструкцию, призвано только усилить, улучшить качество этой незавершенности. Как бы то ни было, установить ее назначение не смог бы никто. Байрон Кейн схватил отвертку с заизолированной ручкой и принялся копаться в сочленениях одного из псевдоподий, одновременно прислушиваясь к гудению, издаваемому черным кубиком.

Он работал с перерывами, чередуя короткие, точные, умелые движения с долгими паузами, когда его неподвижность и колебание сменялись позывом к движению, тут же пресекаемому; временами он пристально смотрел на аппарат, словно позабыв принцип его устройства, потом набрасывался на него и лихорадочно обрабатывал сразу в десяти местах. Так он трудился три или четыре часа. Вслед за чем прошел в свою кладовку, взял банку с «шукрутом», открыл ее, вывалил свинину с кислой капустой на грязную тарелку и осторожно поставил на гудящий кубик.

Когда свинина с капустой нагрелись до кипения, он снял тарелку с кубика и начал медленно есть, кладя в рот большие куски и мерно пережевывая их с таким видом, будто заставлял себя принимать пищу, да он и впрямь заставлял. Потом он вернулся в чуланчик, лег, укутался в одеяло и заснул. Ему приснился кошмар: он падал. Падал бесконечно долго, чувствуя тяжесть своего падающего тела.

Он проснулся весь в поту. Огонек в лампе почти угас. Встав, он долил в нее керосина и снова взялся за отвертку, ощущая во рту какой-то мерзкий привкус. Он устал. Была полночь.

16

В то же время Тео Селмер взглянул на часы, они показывали десять минут первого. Он сел в самолет, взлетавший в двадцать пять минут первого, имея при себе в качестве единственного багажа старенький латинский словарь Гафьо, зажатый под мышкой. Устроившись в заднем ряду салона, он открыл словарь на первой странице и прилежно прочел все семь колонок текста, разъяснявшего функции предлога «ad», и несколько следующих статей. Когда он еще только приступал к чтению, самолет покатил по взлетной полосе. Селмер захлопнул книгу и посмотрел в иллюминатор на удалявшуюся землю.

По прошествии часа он встал и направился к кабине экипажа, все так же держа словарь под мышкой. Когда он подошел к двери, стюардесса спросила, что ему угодно.

— Это сюрприз, — с улыбкой ответил Селмер, — я хотел бы поговорить с пилотом. Представьте себе, он мой друг, но не знает, что я здесь.

— Это невозможно, — сказала стюардесса, — вам придется подождать, когда мы сядем.

Селмер знаком призвал ее к молчанию и начал листать свой Гафьо; когда он добрался до страницы 430, в углублении обнаружился пистолет-автомат Heckler & Koch, который Карье вручил ему перед отъездом вместо его Rossi и Llama, сочтя их неприемлемыми для данной экспедиции. Оружие было сверхсовременное, немецкое, разборное, оно состояло из цельного приклада и четырех сменяемых стволов разных калибров, которые покоились в глубине словаря, поскольку Селмеру не хотелось иметь слишком угрожающий вид. Он протянул стюардессе раскрытую книгу не агрессивно, а скорее, с церемонным видом — так кавалер угощает девушку шоколадом или опытный метрдотель демонстрирует гостям блюдо перед тем, как разложить его по тарелкам. Стюардесса тяжко вздохнула и освободила проход.

— Уверяю вас, что это мой друг, — успокоил ее Селмер, берясь за ручку двери. — Вам не в чем себя упрекнуть.

Он вошел, она последовала за ним. Пилоты обернулись; одному из них было лет сорок, другому в районе пятидесяти, но они очень походили друг на друга и очень походили на пилотов, какими их изображают в мультиках или в американских военных фильмах.

— Это вы Селмер? — спросил тот, что помоложе.

— Он друг Карье, — пояснил он, обращаясь к тому, что постарше.

— Угу, — буркнул тот.

— Вот видите, — сказал Селмер стюардессе, — они даже оба меня знают.

Она расслабилась, предложила выпить. Пятидесятилетний повернулся к Селмеру. Он выглядел менее занятым, чем его младший товарищ, но при этом более вымотанным.

— Как там Лафон? — спросил он.

— Умер, — ответил Селмер.

— Скверная была у него работка, — заметил летчик. — Чем выше взлетишь, тем больней падать. А как малыш Альбен?

— Тоже умер, — ответил Селмер.

— Надо же, все отдают концы, — бросил пятидесятилетний, отворачиваясь к своим индикаторам.

— Так куда летим? — спросил сорокалетний.

Самолет шел над облаками, залитыми ослепительным светом. Селмер оглядел пространство вокруг себя. Ему хотелось, чтобы этот полет никогда не кончился.