Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

Граф Брауншвейг, скрепя сердце, расстался с сотней земских ратников и двумя «гербовыми». Всё его войско в настоящую минуту состояло из десятка солдат, сотни ратников и нескольких кнехтов. Оставшийся при нём в качестве помощника брат Адам из Магдебурга хотя и отличался громадным ростом и чудовищной силой, но был глуп и самонадеян, как только может быть глуп германец, сознающий свою мощь и право сильного.

Почти ежедневно мимо замка по дороге, пролегающей вдоль границы рыцарских владений, пробегали курьеры с приказами от великого магистра. Они заезжали переменить лошадей и подкрепиться пищей в Штейнгаузен, и через них граф получал известия с театра войны.

Уверенность в победе рыцарей была в нём так сильна, что он не обратил внимания на то, что два дня не было ни гонца, ни известий от великого магистра.

Вечером 17 июля на закате солнца он был встревожен звуком рогов, раздавшихся за оградой замка. Ворота были, по обыкновению, заперты, подъемный мост поднят на блоках.

— Кто трубил? — быстро спросил он, подходя к внутренним воротам, у одного из караульных.

— Должно свои, наши трубы. Фриц пошёл узнать, — отозвался ратник.

— Отворите! Бога ради, впустите! — слышались голоса из-за ворот, — за нами погоня!

Комтур поспешил на башенку, венчавшую наружные ворота. У подъёмного моста толпилось человек восемь беглецов, кони их едва держались на ногах. Всадники были в самом жалком виде: безоружные, окровавленные. Но не было сомнения, они принадлежали к рыцарскому войску.

— Спускай мост! — послышалась команда комтура, и громадные деревянные блоки гулко завизжали, сматывая мостовые канаты. Но громадный мост не так легко было спустить. Один из канатов засел в блоке, и его громада повисла в воздухе.

— Иезус-Мария! Погоня! Погоня! Спасите, мы погибли! — вдруг закричали на все голоса беглецы, с ужасом всматриваясь в просеку.

Действительно, с визгом и гиканьем по просеке мчались десятка три каких-то всадников на поджарых лошаденках. Лица этих кавалеристов были дикие, ужасные. Косые глаза, широкие скулистые лица и, в особенности, войлочные высокие шапки с подогнутыми полями обличали в них киргизов или татар-ногайцев. Они с неистовыми криками мчались на своих сухих скакунах, размахивая волосяными арканами.

Ещё мгновение — и они перекрутили бы безоружную толпу беглецов, теснившихся у подъёмного моста. Комтур совсем растерялся. Стрелять в эту минуту по нападавшим из мортир, как бывало во время приступов литовцев, было рискованно — можно было перебить своих; он вырвал пальник из рук пушкаря и отошёл к лучникам, бежавшим по тревоге занять свои места за бойницами.

Но было уже поздно: один из татарских удальцов, промчавшись, как ветер, мимо кучки беглецов, ловко набросил аркан, петля затянулась вокруг шеи одного из моливших о помощи, и несчастный, выброшенный из седла, потащился вослед за ускакавшим татарином.

Момент был критический, времени терять было нечего, остальных беглецов ждала та же участь. В это время «гербовый» брат Адам, заведовавший подъёмным мостом и содержанием замковых рвов, видя, что мост не желает опускаться, по-своему решил задачу: одним ударом кинжала он перерезал упрямый канат, и мост с грохотом упал на ту сторону рва. Переправа через водяной ров была устроена, беглецы толпой кинулись на мост. Они были спасены.

— Что ты сделал, брат Адам?! — в отчаянии воскликнул комтур, бросаясь к воротам, — ведь теперь нам моста не поднять!

— А чёрт с ним, — проворчал брат Адам, — не кинется же эта татарва на наши ворота, они железные.

Татары, видя, что их жертвы ускользают, подняли оглушительный вой и вопль, покрутились на месте и вихрем умчались от стен замка. Только теперь решил граф Брауншвейг отворить ворота и впустить беглецов, так как иначе на их спинах в замок могла ворваться погоня.

Едва успели несчастные беглецы въехать в замковый двор, как к ним бросился весь гарнизон с расспросами.

— Прочь от неизвестных! Прочь! — послышался резкий, отрывистый приказ комтура. — Если вы промолвите хоть слово, я велю заковать вас в цепи! — обратился он к беглецам. — Идите за мной, сюда, — он указал дорогу в трапезную, сам взошёл последним и бережно запер за собою двери.

Он сердцем чуял, что случилось великое несчастие, но боялся, что известие, сообщенное гарнизону без достаточной осторожности, может вызвать панику.

— Что случилось? И что вы за люди? — резко спросил он, всматриваясь в измученные лица беглецов.

— Благородный граф! Несчастье, великое несчастье, — падая перед комтуром на колени проговорил красивый юноша, на лбу которого виднелась запекшаяся большая рана, — наше войско разбито, мой господин убит!

— Яков, ты ли это? — в ужасе воскликнул граф, узнавая в говорившем оруженосца одного из братьев штейнгаузенского конвента, брата Гуго.

— Да говори толком, где, когда, кем? — переспрашивал комтур, чувствуя, что у него выступил холодный пот на лбу при этом страшном известии.