Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

— А! Не любишь! — прошептал тихо про себя князь мазовецкий и дерзко взглянул на рыжего рыцаря. Тот вздрогнул, рука его машинально опустилась на эфес меча, но строгий взгляд командора, заметившего это движение, остановил подчинённого. Гуго сверкнул глазами и потупился. Князь Видомир встал со своего места и, как любезный хозяин, сам пошёл проводить дорогих гостей в их апартаменты.

Князь Мазовецкий, оставшись один, расхохотался и бросил кошелёк с деньгами на колена певца.

Услыхав ненавистную немецкую речь, слепец умолк, он не понимал, что это значит, как, каким образом очутились немцы на празднике Эйрагольского князя? Он ощупал кошелёк с золотом, взял его в руку и протянул обратно в сторону князя мазовецкого.

— Я бедный литвин, — проговорил он гордо, — но мне немецких денег не надо!..

— Успокойся, старче, это я, князь мазовецкий, даю тебе это золото за то, что ты выкурил отсюда немцев как ладан — нечистого! Хвала тебе, вещий певец. Приходи ко мне в Мазовии, я ещё богаче награжу тебя, хочешь я за тобой нарочного пришлю…

— Ой, княже! Родился я литвином, хожу по литовской земле, пою литовские песни, тешу сердца литовские, не быть соловью на чужбине, не жить литовскому зубру в польских лесах. Нет, княже, спасибо за зов и за милость, литовского рубежа не переступлю!

Толпа, разорявшаяся вокруг крыльца, с каким-то благоговейным восторгом внимала словам своего обожаемого певца. Клики, восклицания радости покрыли его последние слова, так что дворяне и служители Эйрагольского князя хотели было вмешаться и прогнать позабывшуюся толпу со двора замка. Но князь Болеслав вступился за толпу и громко заявил, что он сердечно рад видеть такой патриотизм в народе литовском и что он гордится, считая себя гостем и отчасти роднёй этому народу!

Проговорив эту фразу, он приказал одному из своих дворовых, исполнявших при нём обязанность казначея, бросить толпе целый мешок медных и серебряных монет.

Когда с крыльца посыпался этот блестящий дождь металлических кружков, толпа пришла в неописанный восторг:

— Да здравствует князь Болеслав Мазовецкий! Да здравствует Пястович! Живёт! Живёт! Слава! — гремела толпа, и молодой князь несколько раз поклонился народу!

Он был очень хитёр. Приезжая сватать дочь князя Эйрагольского, он одним ударом хотел расположить к себе не только боярство этой глухой части Жмуди, но и самый народ, и удачно воспользовался первым же подходящим случаем!

* * *

Пригласив к себе сватов Пястовича, князь принял их весьма любезно, ещё раз извинился, что не мог присутствовать за общей трапезой, приказал подать золотые чаши и заросшие мхом бутылки мёду и венгрежины, и беседа началась.

Разумеется, единственным предметом разговора было письмо князя Владислава.

Прежде чем дать решительный ответ, князь потребовал, чтобы ему указали, каким уделом будет владеть князь Болеслав в уделе отца?

Мазовецкий князь Болеслав

Послы вынули и показали князю Вингале грамоту, подписанную князем Владиславом, по которой он уполномочивает их предоставить своему свату самому выбрать удел для будущего зятя. Вопрос был исчерпан и не подавал больше возможности к отсрочке, на которую рассчитывал Вингала, в котором отцовская любовь на минуту оттеснила на задний план политические соображения.

— Но ваш князь исповедует латинскую веру, а я и дочь моя — мы родились и живём в вере отцов наших. Как обойти этот вопрос? Я не могу неволить дочери и не хочу этого.

— Это уж ваше дело, отец капеллан, — обратился граф Мостовский к каноннику.

— О, ясносветлейший пан князь! — с поклоном заговорил служитель алтаря. В деле государственном, политическом, когда все другие условия соблюдены, что значит исполнение венчального обряда? Я не могу допустить, чтобы такая высокопоставленная особа, как дочь столь высокопросвещённого князя могла хоть на минуту задуматься над этим. Разве она не молится Богу? Разве она не воссылает своих молитв за отца, за мать к престолу Господню? Бог Господь везде один, разница только в имени, в словах молитвы, но дух её всегда один и тот же!

Для видимости, для соблюдения обычая церкви, необходим один незначительный обряд, мы его можем совершить и келейно. Затем, кто может, кто смеет вмешиваться в духовную жизнь таких высоких особ, как князь и княжна мазовецкие? Мы, бедные служители алтаря, должны настаивать и принуждать исповедывать, как учит святая церковь, только тёмный народ, а над такими особами только один Господь судья! Было бы только искреннее желание вашей великокняжеской милости да непротивление вашему желанию со стороны сиятельнейшей княжны.

Князь Вингала вздрогнул. Глаза его сверкнули, канонник заметил это и продолжал:

— О! Если только с этой последней и важнейшей стороны не будет препятствий, если пресветлая княжна Скирмунда не решится идти и упорствовать против воли отца-властелина и желания всего края.

— Слышите, великий властитель, как торжественно и радостно приветствуют моего князя Болеслава ваши подданные! (Капеллан услыхал крики толпы перед крыльцом и ловко воспользовался обстоятельством).