Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

— Как, я вепрь? — в бешенстве закричал Завитоцкий.

— Не, пан пока ещё поросёнок! — отвечала ему с хохотом пани Казимира и захлопнула окно.

— А если так, сейчас пойду до ясного пана. Эй вы, будьте все свидетелями! — крикнул он, но, увы, около него был только поварёнок, посланный кастеляншей, да двое рабочих литвин, не понимавших по-польски.

— Я ничего не слыхал, ясный пан! — с испугом отозвался поварёнок, — у меня ухо болит!

— Ах ты пся крев! — бросился к нему кастелян, — я тебе и другое ухо оторву.

Но мальчишка увернулся и побежал к кухне, а из окна слышался хохот пани Казимиры.

— Не смей моих хлопов бить! Иль у тебя своих мало? — кричала она, — вот я так пойду к ясному пану, он тебя отучит соваться не в свои дела.

Пан ничего не отвечал и только погрозил пальцем кастелянше.

— Хорошо же, старая колдунья, дай только мне срок. Ты думаешь, что я не знаю, что тебе пан Седлецкий подарил аксамиту на кунтуш. Знаю даже за что! Ну да ладно, дай только мне добраться до истины, уж я тебя не пожалею. Дай срок! — скорее подумав, чем проговорив эти угрозы, пан кастелян направился к конюшням, где были уже уставлены кони съехавшихся в замок приглашенных.

Каждый из молодых панов — соседей, без различия национальностей, получивший лестное приглашение пана воеводы, разумеется, сделал всё возможное, чтобы приехать пышнее, на лучшей лошади и с большим числом слуг, одетых в парадные костюмы. Попоны и седла коней блистали самыми дорогими вышивками, уздечки и ремни поводов были у большей части украшены серебряными и даже золотыми украшениями.

Лучшей лошадью оказался чудный аргамак, на котором приехал уже знакомый нам пан Седлецкий. Чтобы купить его, шляхтич заложил свой родовой хутор, и на оставшиеся деньги устроил себе превосходный костюм по краковским образцам. Красивый, ловкий и статный, он буквально первенствовал среди всей молодёжи, съехавшейся в замок. Торжественного приёма ещё не начиналось, старый воевода ещё не выходил к гостям, и молодёжь шумно беседовала на половине сыновей воеводы, из которых Яков был дома, а Ян был послан отцом куда-то с поручением, и его возврата ждали с часа на час.

Молодёжь везде и всегда молодёжь. Толковали о войне, об охоте, о женщинах, спорили о красоте той или другой пани, рассказывали свои охотничьи успехи, хвастались своим оружием, конями и сбруей.

— А постой, постой, пан Седлецкий, как это ты, говорят, в мёртвого медведя стрелял? — со смехом спросил молодой человек с маленькими чёрненькими усиками и насмешливо вздёрнутым носиком, обращаясь к Седлецкому, который в своём новом краковском костюме держался ещё гордее обыкновенного.

— Скажи, кто тебе сказал это, и я заставлю его запрятать свой язык в горло! — с дерзостью отвечал Седлецкий.

— Как кто? Да это все говорят!

— А если все, так пусть скажут мне в лицо! Я не боюсь ни одного, ни всех.

— А татарчонок-то, говорят, у тебя из-под носу зверя взял! — не унимался молодой человек, очевидно желавший хоть чем-нибудь досадить Седлецкому.

— Послушай, князь Яныш, если ты ищешь ссоры, скажи прямо. За мной дело не станет: при тебе сабля, при мне моя.

— Поединок?! — с усмешкой проговорил молодой человек, которого мы впредь будем называть князем Янышем. — После этих праздников — где и когда угодно, а теперь, спаси меня святой Станислав, покушаться на жизнь ясного пана… Помилуй, кому же танцевать мазурку в первой паре!

— Ещё оскорбление! — воскликнул Седлецкий.

— Какое? Разве назвать родовитого шляхтича первым танцором оскорбление? Пусть судят вельможные панове! — обратился он к нескольким панам, собравшимся вокруг спорящих молодых людей. — Кому Господь даёт талант охотника, кому воина, кому танцора, что же тут худого?

Седлецкий схватился за кривую саблю, висевшую у пояса, но в это время послышался твёрдый и властный голос сына хозяина Якова Бельского.

— Храбрые рыцари! — обратился он к спорящим, — надеюсь, что вы не превратите дом моего отца в ристалище и наш семейный праздник в побоище; за стенами этого замка — ваша воля, но здесь я требую, чтобы вы сейчас же протянули друг другу руки.

Скрепя сердце, протянул Седлецкий руку врагу, который, в свою очередь, подал ему свою с совершенно беззаботным видом. Ему, очевидно, теперь было всё равно. Он достиг своей цели, дуэль была неизбежна. А этого только и было нужно молодому князю Янышу из Опатова. Страстно влюблённый в пани Зосю, он сердцем чуял в Седлецком опасного и, главное, предпочтённого соперника и готов был поставить жизнь на карту, чтобы только согнать его со своей дороги. Богатство, титул, знатность рода — всё давало ему право считаться возможным претендентом на руку дочери воеводы, и потому он был гораздо смелей в своих ухаживаньях, чем этот последний, который только случаем мог попасть в число претендентов на её руку.

Седлецкий ясно сознавал это и от души ненавидел молодого князя.