Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

— Прости, государь, признать не могу, а если бы сам не целовал руки в гробу у покойного светлейшего князя и господина Ольгерда Гедиминовича, так подумал бы, что он восстал из гроба.

— Я сын Ольгерда Гедиминовича, ты не ошибся, старик.

— Как, это ты, великий король ленкишей, сам Ягайло Ольгердович!? Какое счастье достаётся на мою долю! Дозволь челом коснуться края кафтана твоего, государь, — он опять встал на колена.

— Не вижу где ты, сын и внук великих князей литовских. Я отдал бы последние дни жизни моей, чтобы видеть вас обоих здесь вместе, на родной литовской земле. Слышал я, великий государь, что прежняя братская дружба соединила тебя, государь, с нашим премудрым отцом, князем великим, слух тот радостный по всей литовской земле идёт, ведь вдвоём-то, как гадюку злую, задавите вы крыжацкое царство, что, словно змей-горыныч, душит землю литовскую, кровью обливает, мёртвыми головами сеет!

Старик пополз на коленях в сторону Ягайлы и дрожащими руками чуть не коснулся ноги его. Слёзы катились из безжизненных глаз старика. Ягайло вдруг поднялся с места, он милостиво поднял старика и посадил его на скамью. Старик прильнул своими бледными губами к его руке и чуть не выронил лиру. Струны издали тихий дребезжащий звук.

Витовт с изумлением и надеждою смотрел на эту сцену. В сердце Ягайлы опять начинал пробуждаться литвин. Витовт сделал знак рукою, начальник стражи вышел, они остались втроём.

— Видишь, старче, струны сами заиграли, — уже гораздо веселее проговорил король, — великое дело — старина. Спой же ты мне наших старых, родных, литовских песен. Болит моё сердце по Литве.

— Что петь-то повелишь, государь, старые песни, пожалуй, все знаешь, а новые не радостны очень!

— Пой, что знаешь. Пой, что хочешь. Только пой мне про мою родину.

Старик положил руки на лиру и начал медленно перебирать струны. Тихие жалобные звуки послышались в воздухе. Старик запел. Голос его дрожал от старости и от волнения, но Ягайло весь обратился в слух и старался не пропустить ни одного слова песни:

Через поле ворон мчится,
Руку белую несёт,
На руке той золот перстень,
Драгоценнейший клейнод!

— Ты ответь мне ворон-птица, —

Говорит ему девица,
— Где ты был, куда летел,
Где ты руку с перстнем взял?..

— На войне я был кровавой,

Бой там был. Сплелись мечи,
Словно ветви у дубровки.
Кровью пенились ручьи.

Стрелы рыли там могилы,

Много пало на войне.
И девица затужила:
— Горе, горе, горе мне,
Этот перстень я дарила!..

— А с кем был бой? — вдруг спросил Ягайло.

— В песне не сказано, государь, а чует моё сердце, что с крыжаками, они одни каждый год поливают кровью поля литовские.

— А про крыжаков песни есть? — снова спросил король.

— Спою твоей милости, государь, коли угодно будет.

— Так пой же, пой! — нетерпеливо крикнул Ягайло. Старик взял несколько переборов и начал на другой, уже более веселый мотив.

Ой, литвин-литвин,
Не паши новин,
Прахом всё пойдёт,
Всё крыжак возьмёт.

Сытый волк и тот

Овцу не дерёт,
А хоть сыт крыжак —
Жрёт, как натощак.

Эй, жену и дочь,

Немец, не порочь,
Лучше смерть, чем стыд,
Смерть мой сын отмстит.

Лучше в поле лечь

Под железный меч,
Чем идти в загон
К крыжакам в полон.

Ой, литвин-литвин,

Не паши новин,
Лучше хлопочи
Отточить мечи!

— Бесподобно! — закричал Ягайло, едва старик успел кончить песню. — Дарю тебе целую копу грошей.

Старик встал, низко поклонился и снова опустился на скамью.

— Постой, — воскликнул Витовт, — ты пословицу литовскую забыл, старик, «что из песни слова не выкинешь» — тут ещё припев есть.

— Да я не смел, государь. Там про ленкишей-лехов поётся, — оправдывался старик.

— Что же ты думаешь, что я, живя в Кракове, лехом стал? — с улыбкой проговорил Ягайло. — Пой смело, старче, я такой же литвин, как мой брат и друг Витовт Кейстутович.

Старик повиновался, он снова повторил всю песню, но только с прибавлением куплета:

Что крыжак, что лех —
Всё единый грех, —
Польские князья
С немцами шурья.

Витовт и Ягайло слушают Молгаса

— Это, может, было при Пястовичах, а не при мне, Ольгердовиче. Не будет у ордена лютей врага, чем я! Пой, вещий старик, пой ещё, пой всё, что знаешь! — воскликнул он. — Ты пробудил моё сердце, пой старик, и помни, что кроме нас никого больше нет здесь в покое, пой, всё что тебе придёт на душу, всё, чем полно твоё литовское сердце!