Гроб для Даниила Хармса

В ответ на прямой Хармсов вопрос сосед Алексеев почесал небольшой лоб свой и молча уставился на поэта. Он запутался (и готов был признать путаницу), но ему мешало самолюбие.

Он сказал угрюмо:

– Сегодня живой, а завтра покойник. Так уж в жизни устроено. Однако что скажете, если я вам тут же, сейчас расскажу о бессмертном подвиге Грача? Ровно тринадцать лет назад одно армейское подразделение попало в засаду. Его обстреливали из гаубиц сразу с трех сторон, и, доложу вам, заварилась такая каша, что врагу не пожелаешь. А Грач в этот кровавый миг находился среди прочих повстанцев, наподобие Байрона. Красный платок обвивал его шею.

Тут сосед Алексеев временно умолк, потирая для памяти небольшой лоб.

– А враги не зевают. Лупят по героям снарядами размером с дыню. Шум, гам, кони ржут в обе ноздри… Короче говоря, Бородино! Тут Грач видит – дело худо. Он потер этак руки (для отвода глаз), а сам пригнулся и, виляя, как заяц, бросился навстречу врагу.

Даниил Хармс спросил:

– Что же, он решил сдаться на милость победителя?

– Не угадали! Это был маневр, как у Кутузова. Да и потом, этот Грач неспроста носил один глаз. Его товарищи даже и величали Кутузов, в минуты затишья между боями.

– Ну и история, – заметил Даниил Хармс. – Не история, а целая басня.

– Кстати! – вскричал Алексеев. – Если уж вы завели разговор о баснях… Вы, как писатель, должны знать басню про Фому и Ерему.

– Не знаю, – молвил Даниил Хармс.

– Эти герои, – с воодушевлением сказал Алексеев, – выведены в басне под видом двух неугомонных петухов.

– И что ж?

– Тут вам и мораль. Не зовись Фомой и Еремой. Когда в товарищах согласья нет…

Даниил Хармс молча отошел от Алексеева, держась за горло. Ему нездоровилось, слабый сумрак окутывал его любимый город. Справа и слева стояли безымянные герои Фома и Ерема. Они улыбались, будучи басенными персонажами и не зная текущих забот. Ну а Хармс был серьезен и молчалив.

22

Некто Гундосов уверял, что Китеж-град не утонул, а стоит, как и стоял, на другом берегу Ильмень-озера.

– Там, – говорил Гундосов, – неплохо организована торговля.

– Что же там продают? – спрашивали слушатели.

– Различную снедь. Бойкие торговцы снуют туда и сюда.

– С пятого августа, – врал Гундосов, – Китеж-град передан в ведомство секретного отдела Государственного Управления. Они теперь под охраной государства, как куницы.

Слушатели не знали, что и думать. Тогда Гундосов для убедительности выхватил из кармана какой-то документ и крикнул:

– Это карта! На ней крестиком указано месторасположение города.

– Да ведь это карта дна морского. Вон и водоросли… Что же вы все врете, Гундосов?

– Вы, – крикнул Гундосов, – все равно как герои басни про Фому и Ерему! Не верите, что ли, собственным глазам?

При этих словах Даниил Хармс уронил голову на грудь, чтобы проверить, как сильна в нем струя жизни. Ничего, на берегу океана все будет иначе. Там ход жизни поменяется, ибо само природное устройство этого требует. Там отсутствуют трамваи и нету совсем никакой нравственности. Я так говорю не потому, что противник нравственности, а исходя из здравого смысла. У рыб нравственное чувство иное, чем даже у самого нравственного человека. Они наделены жабрами, и это существенно расширяет их горизонт. Рыба не войдет в полемику, об чем бы ни шел спор. Махнет хвостом, да и была такова. Это закон моря, а не безнравственность, там все устроено решительно по-другому. Один капитан дальнего плавания побожился, что в жизни не встречал ни единой рыбы, обремененной даже простым умилением. Где же тут угнездиться нравственности? Да рыба и не могла бы выразить умиления, разве ей пришлось бы отворять свою небольшую пасть и говорить человеческим голосом, как на иллюстрации художника Мясницкого. Об этом художнике трудно спокойно толковать, так и хочется надавать ему по морде за его художества. Мой далекий приятель Вениамин Алентович как-то говорит мне:

– Хочу вам посоветовать, милый Даниил Хармс, обриться наголо.

– А что дальше?

– Потом распишите голову васильками. Либо попросите знакомого художника, он распишет.

– Ну а далее?

– А потом идите себе.

– Куда же я пойду?

– Ну, милый вы мой, – говорит приятель, – это уж вам решать. Вы свободная тварь.

– В таком случае, – горячо говорю я приятелю, – вы знаете кто? Вы горе-советчик. Таких в прежние времена усылали в Сибирь. Возьмите хоть Чаадаева.

– Где же я его возьму?

– Где хотите. Только не стойте, перегородя комнату.