Гроб из Одессы

— И его кореша Интернационала.

Толпа загудела явно недовольно и устроила на себе такие рожи, какие обычно бывают у тех, кто хватается за живот, в котором уже вместо поноса живет пуля.

— Ах ты, жид порхатый, говном напхатый, — обратился до Эриха обладатель чайника при винтовке, — я ж тебя заради народа и Коминтерну счас же отправлю в ставку Духонина…

Когда солдат-интернационалист увидел в руках Шпицбауэра пулемет, он понял как сильно ошибся насчет национальности продавца и своих возможностей. И хотя остальные красноармейцы попытались сорвать трехлинейки с плеч, Шурка Гликберг тут же стал доказывать, что скорострельность шпаеров очень мало уступает пулеметной.

— Больше ничего не изволите? — спросил в пустоту Эрих, когда в ушах растаял звон, а пороховой дым уперся в потолок.

— Мене цикавит только, кто будет собирать мусор у помещении? — полюбопытствовал Шурка.

— А мене — до сраки кари очи[112], — отрезал Шпицбауэр. — Я пришел вкалывать здесь приказчиком, а не подметайлом.

Узнав, чем заканчиваются бесплатные покупки в лавке Павловского, чекист Черноморский стал сильно недоволен. Хотя, выступая на митинге среди взволновавшихся солдат, он заметил: мародеров настигла карающая рука трудового народа, стоящая на защите мирного населения. И впредь недремлющее око чеки будет следить за порядком в городе, а пролетарский меч правосудия не затупится отсекать лапы хапуг и жечь огнем отдельные язвы на чистом теле мировой революции.

Павших у смертельном бою в лавке Павловского похоронили в общей могиле вместе с другими героями под торжественный салют и чтобы не рыть лишний раз яму. На всякий пожарный случай у Черноморского по-быстрому оказался список магазинов, взятых под охрану Винницким.

Михаил Винницкий устало сидел в кожаном кресле и вынуждено хватал ушами нудности мадам Гликберг.

— У мене горе, а ты не хотишь даже сказать слово в утешение, — плакалась мадам, временами вытирая нос парчовой скатертью со стола, — ты теперь король, конечно, а ведь в свое время я тебе носила на руках. Или ты забыл, Мишка, как дворник Терентий мазал свой веник у говне и гонялся за тобой среди двора? Или ты не помнишь, кто дал по голове кочергой дворнику Терентий, чтоб он перекратил мучать даже такую маленькую сволочь, из которой ты теперь вырос?..

— Гм, — недовольно засопел Винницкий при воспоминаниях за свое королевское детство. — Мадам Гликберг, я все помню… Вы же мене, как двоюродная мама. И что вам хотелось, мадам Глигберг?

— Ты должен сказать моему Шурке, чтоб он хорошо относился до мамочки… Ребенок целыми днями ходит неизвестно где. Он такой рассеянный, его кажный может сделать обиду… Вчера, когда он спал с синяком на морде, я заглянула на барабан его револьвер. Миша, там ни одной пули… А вдруг он забудет их туда засунуть перед тем, как выйдет гулять? Раньше он все мене рассказывал, всем делился… А теперь он больше молчит, если не пьяный. И кидает на стол жменю денег… Зачем мне столько денег, Мишка, маме не нужны этих денег, ей надо хоть немножко внимания…

— Мадам Гликберг, — успокоил старушку король, — я лично сделаю беседу Шурке. Или он опять будет слушать свою маму или ему станет проще задавиться. Сейчас Мотя приволочит до нас ваше счастье. И я лично прикажу ему, чтоб он помнил, сначала Шура — сын, а все остальное безобразие — это уже потом.

Мадам Гликберг завыла еще громче, когда на пороге комнаты выросли фигуры Моти и Шурки.

— Шура, что за дешевые мансы? — скороговоркой забарабанил Винницкий, пока мадам опять не раскрыла на себе рот. — Я вами расстроен, Шура. Вы обижаете родную маму…

— Обижает, падло, — потрясла пальцем прекратившая издавать звуки мадам.

— Так вот, — не обратил внимания на поддержку Винницкий. — Чтобы вы слушались маму и все ей рассказывали, где бываете. Это в Англии король сидит на жопе с короной между глаз и не хрена не знает. А в эту тронную залу народ ходит запросто. И у кого горе — тут же до мене. Особенно старики. Мы же выросли из них, Шура, и примеряем до их свои дела. Если мы забудем стариков, кто вспомнит за нас, Шура? Перестаньте мокнуть носом и исправляйтесь прямо среди здесь.

— Мамочка, я больше не буду, — заревел растроганный Шура.

— Лучше б ты подох маленький, — раскрыла материнские объятия мадам Гликберг. — Говори маме, где ты шлялся?

— Может быть он расскажет дома? — с уважением до старушки рыпнулся король.

— Мама, я был в одном приличном дому, — пропустил мимо слуха предложение Винницкого Шурка Гликберг.

— Борделе? — въедливо спросила мамочка сына.

— Как раз наоборот — у аптеке. Мы попросили в старика Адольфа немного лекарствов у в кредит для болящего Зорика.

— Он добрый человек, — сказала мадам Гликберг, — и всегда помогал бедным.

— Конечно, мама Старик опустил руки до низу и дал всего, чего просили, даже без рецепта и прочих больничных уголовностей. Мамочка, так самое интересное было потом, чтоб мене дохлого домой принесли. Когда мы хорошо себе выпили у в этой заведении и вылезли на улицу уже вместе с Мотей, так знаете что?

— Что? — одновременно спросили Винницкий и мадам Гликберг.