Гроб хрустальный. Версия 2.0

На обложке – пересечение световых лучей, кластеры и созвездия; английское название. Глеб ни слова не понимает: английский язык – очень нужная вещь, такому в матшколе не научат.

– Я звонил вчера, – говорит Глеб. – Мы на дне рождения Емели познакомились.

– А Емеля – это Миша Емельянов? Который нам бухгалтерию помогает делать, да?

– Типа того, – отвечает Глеб. Ему и в голову не приходило узнавать, чем заняты Абрамов и Емеля: бизнес – он и есть бизнес. Сегодня бухучет, завтра – ночной ларек. Во всяком случае, Глеб так себе это представляет.

– Я тебе свои работы принес, – говорит Глеб, доставая из рюкзака папку. – Посмотришь?

– Да, и типа кофе заодно.

Кухня под стать квартире – расшатанный стол, раковина грязной посуды, марш голодных тараканов вдоль плинтусов. Загаженная плита: проще купить новую, чем отмыть эту.

За столом двое. Знакомый блондин в рубашке с широким воротником. Бен, Глеб уже запомнил. Он приучил себя запоминать одежду – потому что лица людей слишком похожи. Но и одежду Глеб запоминает не визуально, а формульно: высокий воротник плюс блестящие пуговицы плюс клешеные джинсы. На цвет рубашки можно и не обращать внимание. Неудивительно, что Глеб не замечал на Тане ни новой юбки, ни новых туфель.

Какие теперь юбки носит Таня, какие туфли? Что осталось от нее, кроме воспоминания о волосах, выцветших на крымском солнце? Больше не разозлится на Глеба, не надует полные губы, не отвернется к стене, не скажет ты меня просто не замечаешь, не уйдет на кухню, хлопнув дверью, в ответ на Глебово я вообще не замечаю людей.

На собеседнике Бена – клетчатая фланелевая рубашка, под ней – серая футболка. Из-за черной, клочковатой бороды он напоминает одновременно еврея-талмудиста и шестидесятника, непонятно как сохранившего молодость. (Несмотря на множество знакомых евреев, живых талмудистов Глеб никогда не видел и представлял их по какой-то комедии с Луи де Фюнесом, популярной в годы первых, еще полуподпольных видеопросмотров). А может, шестидесятники и были тайными талмудистами, просто тридцать лет назад никто не понимал, что борьба против длинных волос, о которой рассказывали Глебу родители, была формой религиозных войн.

Давно я не видел столько евреев одновременно, думает Глеб. Наверное, со школы.

Когда людей так много, начинаешь путаться. Возвращается апатия. Да, слишком много народу, хочется вернуться домой, лечь на диван, смотреть по телевизору "Твин Пикс", "Санта-Барбару", просто новости. Даже выключенный телевизор лучше необходимости общаться с людьми.

– Ты зря тянешь, Ося. Локалка под энтями – это рулез, – говорит Бен, отрезая кусок сыра длинным ножом. Склизкую изоленту на рукоятке не отмыть никогда, как и плиту.

– Это идеологический вопрос, – отвечает клетчатый. – Тех, кто использует мастдай, я бы стерилизовал на месте.

Андрей вытирает стол грязной тряпкой, говорит Глебу: Я понимаю, феминизм, все дела, но что девушки вообще не убирают – это нормально, да?

Бен улыбается Глебу, как старому знакомому, говорит клетчатому:

– Да, монополия, нечестная конкуренция, все круто. У меня самого Нетоскоп. Но ты, Ося, как сатанист, должен оценить Гейтса. Три шестерки, сам понимаешь.

– Я анархо-сатанист, – отвечает Ося. – Надо различать подлинную и мнимую конспирологию. Можно найти "число зверя" в словах "Уильям Гейтс третий" или в названии Мелкософта, но дураку понятно, чем Кроули отличается от Гейтса.

Бен сразу понравился Глебу. На него приятно смотреть – может, потому что Бен все время улыбается. Эту способность Глеб заносит в ту же ячейку памяти, куда уже отправил Бенову манеру одеваться. Теперь ему будет легко узнать Бена. Чтобы лучше запомнить голос, Глеб спрашивает:

– А как найти 666 в имени Гейтса?

– Проще простого, – радостно улыбается Бен. – Каждой букве поставить в соответствие цифру и просуммировать.

– Какую цифру?

– Да любую, – говорит Ося, – не в этом дело.

И при этом отмахивается от Глеба, точно от мухи.

Андрей заливает кипятком две ложки "нескафе", раскрывает Глебову папку: Не будем, типа, отвлекаться, давай глянем, что у тебя тут.

– Ты прав, Ося, – соглашается Бен (улыбка не сходит с его лица). – Тут дело в другом. Виндоуз рулит точно так же, как рулит поп-музыка. Воплощение софтверной попсни.

– Вырубить нахуй, – отрезает Ося.

– А вот и нет! – восклицает Бен. – Помнишь, ты мне объяснял: ЛаВей говорил, что настоящий сатанизм – не среди блэк-металла или там сибирского панка…

– ЛаВей не знал про сибирский панк!

– И это не случайно! Потому что сибирский панк – это уже не круто. Это, собственно, вообще не круто. Потому что – я продолжаю – настоящий сатанизм – среди наиболее бездарных записей попсни. А ты не будешь спорить, что Виндоуз – прекрасный пример бездарной попсни.

– Чушь, – говорит Ося, взмахом руки словно отсекая от себя собеседника. – ЛаВей понимал сатанизм довольно примитивно. По большому счету, это несколько вульгаризированное, чтобы не сказать христианизированное, кроулианство.