— А кто такой этот Горский? — спросил Глеб и подумал: в последнее время все почему-то употребляют слова «арийский» и «нацистский» как похвалу.
— Юлик? — удивился Олег, — такой человек. Гуру по жизни.
Глеб кивнул.
Глава шестнадцатая
Всю неделю после смерти Снежаны Глеб был непривычно бодр. Ему было немного стыдно, но потребность разгадать загадку ее смерти словно выдернула его из апатии последних лет. Возможно, потому что Снежана чем-то напоминала ему Таню — и смерть Снежаны словно помогла ему забыть уехавшую жену. Точнее — освободила воспоминания о ней от привкуса горечи и тоски. Или, может, просто мозг снова заработал в полную силу. Глеб непрерывно анализировал и прикидывал: кто? зачем? как?
Ответ на второй вопрос был очевиден: причина — Маша Русина, та — или, точнее, тот, — кто был Машей Русиной. Именно он, чтобы скрыть свое настоящее лицо, убил Снежану. Похоже, кто-то из постоянных гостей Хрустального: человек, по уши увязший в интригах русского Интернета. Была, впрочем, еще одна версия: Снежана сама была Машей Русиной, а убил ее Шварцер — вычислил и отомстил.
Схема, по-своему убедительная, рушилась там же, где все остальные: трудно себе представить, как Шварцер рассекает горло Снежане и рисует кровью на стене иероглиф, обозначающий «терпение», — если, конечно, это тот самый иероглиф. Мог ли убийца зачеркнуть знак, показывая, что терпение истощилось, и нож неминуемо поразит Снежану?
Шутка в Осином стиле, но невозможно вообразить его убийцей — как, впрочем, и любого из гостей Шаневича. Убийство, подумал Глеб, тем страшнее самоубийства, что выбивает минимум двух людей: убитого и убийцу. Самоубийство же уносит только одного.
Помимо главного вопроса «кто?» имелось еще несколько, и без ответов расследование пробуксовывало. Например, зачем Снежана вышла из квартиры? Люди иногда выходят на лестницу покурить, но в Хрустальном все курили прямо в помещении — за исключением офиса. И еще: зачем убийца нарисовал иероглиф на стене? Как этот иероглиф связан с убийством? И откуда убийце известно его значение?
И еще Глеб хотел бы выяснить, кто на самом деле те пять гномов, которых Снежана успела собрать у себя на канале. Он хотел знать это даже независимо от версии про Марусину: он помнил слова Снежаны про сеть любовников и чувствовал, что как-то связан с этими людьми.
Каждый день он исправно заходил на #xpyctal, надеясь кого-нибудь там найти. Однако целую неделю правое окошко, где должны столбиком выстроиться ники тех, кто пришел на канал, пустовало. Глеб уже решил, что программа глючит, или он делает что-то не так, но сегодня наконец увидел сразу двоих. Пришли BoneyM и het — Глеб сразу вспомнил, как Снежана написала в блокнотике их имена.
«kadet: ты кто такой?» — нелюбезно спросил BoneyM.
«Меня зовут Глеб, — напечатал Глеб, — Снежана дала мне пароль незадолго до своей смерти».
«Здесь не принято называть реальные имена», — ответил BoneyM.
«Теперь уже не важно, не так ли?» — напечатал Глеб. Он впервые общался через IRC — непривычно как-то. Впрочем, ясно, что освоить IRC будет легко: под большим окном — что-то вроде командной строки, куда впечатываешь реплики, а после нажатия Enter'a они появляются в большом окне — вместе с репликами остальных. Глеб уже знал, что всю беседу можно записать в отдельный файл, который назывался логом. Слова самого Глеба показывались после угловой скобки, у остальных перед репликами появлялся ник.
Выглядело это так:
«het» Vse ravno. Davajte sohranim tradiciju.
«BoneyM» kadet: My vspominaem Snowball segodnja. Rasskazyvaem, kak my s nej made sex pervyj raz. Ja uzhe rasskazal.
«het» Teper' moja ochered'. Esli kadet ne protiv.
Net
«het» My byli oba molody togda. Pochti shkol'niki ili sovsem shkol'niki.
Печатал het быстро, посылая на экран одну-две фразы, так что пауз почти не возникало. Вскоре Глеб освоился и просто читал — будто книгу или статью в Сети. Тем более, het писал законченными книжными предложениями — словно уже много раз эту историю рассказывал и сейчас только повторял. Даже транслит перестал Глеба раздражать. Мешало только, что het, как многие, пишущие транслитом, иногда вставлял английские слова — когда они были явно короче или звучали, как русские.