Гробница Анубиса

Если холл и коридор являли собой наивысшие образцы уродливого безвкусия, то рабочий кабинет получил бы на любом конкурсе приз за эксцентричность: с полом из каррарского мрамора, стенами, затянутыми алым бархатом, и потолком в каких-то аляповатых позолоченных завитушках. Сам О'Коннор, сидя верхом на стуле и вцепившись зубами в его спинку, увидев нас, оторвался от спинки, уперся локтями в край массивного секретера черного дерева и заулыбался с видом чуть-чуть самодовольным, совершенно не сознавая, какое сокрушительное впечатление его покои могут произвести на гостя. Верхом пошлости выглядели и инкрустации слоновой кости и ляпис-лазури, коими он выложил, непоправимо испортив, бесценную поверхность своего секретера. Если прибавить к этому диван, крытый зеленым дамастом, и другую мебель, хоть и старинную, но явно купленную по случаю, можно было легко догадаться, что, с точки зрения Доналда О'Коннора, наилучшее впечатление могла произвести только наибольшая цена.

— Добро пожаловать в мое скромное жилище, — театрально возвестил он звонким голосом, приподнимаясь, чтобы пожать нам руки.

Рука была столь же восхитительно разукрашена, как и все остальное: длинные наманикюренные ногти, золотая цепочка часового браслета и перстень с печаткой в оправе, украшенной рубинами, которому позавидовал бы любой сутенер с площади Пигаль.

Гиацинт пожал ее с той всепроникающей сердечностью, какая должна была бы скрыть отвращение, вызываемое в душе эстета одной этой рукой, как, впрочем, и всей невзрачной фигурой этого утлого ирландца, с жирной кожей, брюшком и лысиной, наполняющего воздух вокруг себя густым запахом парижской туалетной воды. Хозяин дома был облачен в жемчужно-серый костюм, а из нагрудного кармашка торчал платок того же цвета морской волны, как и галстук. В общем, он выглядел карикатурой на бизнесмена, каким его выставляют в низкосортных фильмах. Здесь даже не надо было колупать внешнюю лакировку, чтобы увидеть под ней паяца, О'Коннор сразу подавал себя таковым.

— Профессор Лафет! — воскликнул он, сжимая мои пальцы потной ручонкой. — Какая честь видеть вас в этом доме!

Я подавил в себе желание вытереть пальцы о брюки.

— Спасибо за теплый прием.

— Могу я предложить вам выпить?

Он настоял, заставив нас отведать бесценного вина, извлеченного «из его скромных запасов», и мы, познакомив его с якобы мучившими нас проблемами, касающимися Пунических войн, проследовали за ним в столовую, такую же «вырви глаз», как и все в этом доме.

Обед не уступал кричащей обстановке: скопище головокружительно дорогих яств, плохо сочетавшихся друг с другом, но сопровождаемых велеречивыми рассуждениями об их достоинствах, приправленными всяческого рода анахронизмами. Однако непрерывный поток слов и блюд по крайней мере позволил нам хранить молчание. О'Коннор болтал без умолку, прерываясь только затем, чтобы выслушать наше одобрение или комплимент.

В этой игре в поддавки сокрушительной предприимчивостью отличался как раз Гиацинт.

Наконец около полуночи, когда я почти желал пасть жертвой острого приступа аппендицита или хотя бы малярии, способного хоть на время уберечь от всего этого потока бессмысленности вкупе с отвратительным запахом сигары, и выбраться из уродливого обиталища, наш хозяин решился показать нам «свою скромную коллекцию».

Эта последняя покоилась в своего рода бункере площадью в две сотни квадратных метров, каковой он назвал «своим погребком». Но и там нас едва не хватил удар. Причем на этот раз не из-за внешнего оформления, а от того, что все его, как он их назвал, «античные пустячки» оказались достойными музея экспонатами неизмеримой ценности, которым было совершенно не место в подземелье этого богатого шутника.

Взгляд мой переходил от коллекции римских камей, увидев которую музейщик повесился бы от зависти, к греческим драгоценностям в удивительной сохранности, по дороге захватывая целые пролеты стен и полов, выдранные с корнем из какой-нибудь постройки ради сохранившихся на них фресок и мозаик. Я не мог удержаться от вопроса.

— Да где же, черт побери, вы все это добыли? — выдавил я из себя, и в голосе моем почти отчетливо проступило негодование.

О'Коннор только пожал плечами, немного сбитый с толку этим выплеском раздражения.

— На распродажах.

— Вот уж нет, — возразил я.

Он покраснел, отступил на шаг и вытер влажный лоб тыльной стороной ладони.

— Мне иногда случается вызволить некоторые предметы из рук контрабандистов, — попытался он оправдаться. — Когда это представляется возможным, я их реставрирую. А все, что перед вами, будет после моей смерти передано археологическому музею. Я все устроил. Если бы не существовало таких людей, как я, произведения иску… Нет-нет, туда нельзя! — вскричал он, бросившись к Гиацинту, положившему руку на створку приоткрытой бронированной двери. О'Коннор как можно скорее захлопнул ее, оттолкнув моего компаньона, и покраснел, что твой рак.

— Простите меня, — проблеял виновный, обнажив зубы в поистине ангельской улыбке. — Я не хотел показаться неделикатным.