Гробница Анубиса

Я почувствовал, как окаменело плечо брата. Кому никогда не случалось перепутать индийца с пакистанцем, тот и вообразить не может, какое впечатление производит подобная ошибка. Большинство уроженцев Индии до сей поры считают создание государства Пакистан чем-то вроде варварского расчленения, раны, нанесенной их матери-родине, подлого запрещенного удара по единству нации. Если бы моего брата открыто обвинили в предательстве, он и тогда не мог бы разозлиться сильнее.

— Он глухонемой, — вмешался Гиацинт, испугавшись какой-нибудь не слишком вежливой выходки со стороны моего братца, и положил ему руку на плечо. (На лице Этти тотчас изобразилось придурковатое выражение.) — И он не пакистанец, а индиец.

Женщина пригорюнилась:

— Бедный парень. Вот уж верно, ему не позавидуешь.

Храня стоическую невозмутимость, мой братец замотал головой, якобы ничего не понимая.

— Говорят, они там у себя все еще поклоняются идолам с головами животных. И приносят человеческие жертвы богине Кали, — подхватил мужчина. — Такие дикари…

Ну надо же! В автобусе сорок семь человек туристов, а мы оказались рядом с этой парочкой махровых националистов!

Ганс уткнулся в иллюстрированный журнал для любителей виндсерфинга, стараясь скрыть распирающую его досаду. Я проглотил рвущееся наружу ругательство.

— Вы христианин? — спросила женщина, повышая голос и преувеличенно отчеканивая каждый звук. — Христианин? — наседала она, суя Этти под нос два перекрещенных пальца.

На физиономии братца промелькнула усмешка. Он придвинулся к ней близко, лицом к лицу:

— Я не слепой, я глухонемой.

Ганс прыснул, а мерзкая парочка так вжалась в свои сиденья, что макушки обоих скрылись из виду за спинками кресел. Ни тот, ни другая больше и рта не открыли до самого Вади-эль-Натруна. Ну, разве что для молитвы.

Чтобы добраться до древнего поселения, нужно свернуть с трассы, что соединяет Александрию и Каир, и продвигаться дальше, петляя между дюн. Вади-эль-Натрун расположен в западной части нильской дельты, в безводной, насмерть прожаренной солнцем низине. К северу от него имеется несколько соленых озер, но и те полностью испаряются, когда наступает особенно засушливое время года. Вокруг одного из самых больших тамошних монастырей вместе с его фруктовым садом воздвигнута каменная стена в несколько метров высотой. Столь неприступное фортификационное сооружение кажется нелепым, чтобы не сказать неприличным, в суровой, изначально враждебной человеку местности, где, как каждому понятно, гостеприимство в иных случаях является долгом взаимопомощи и условием выживания.

— Славненькое местечко, — хмыкнул Ганс, глядя в окно автобуса. — Кто это выстроил такой блокгауз? Прямо-таки храм Святой Мизантропии. Воинственное благочестие на марше. Полагаю, что все источники питьевой воды там, внутри?

— Твоя правда, — подтвердил Гиацинт.

Словно бы из опасения, что стена не до конца обескураживает возможных посетителей, здесь еще имелся военный патруль: солдаты маршировали у ее подножия, неусыпно надзирая за всяким входящим и выходящим.

Однако же, едва проникнув внутрь крепости, мы не без удивления обнаружили паркинг со множеством автобусов и машин. Пилигримы стекались сюда с четырех сторон света, иные лишь затем, чтобы провести здесь несколько часов. Они заполняли узкие улочки этого миниатюрного города, выстроенного из камня разных оттенков охры, толпились повсюду, потом, отхлынув, забирались обратно в свой автобус, чтобы устремиться в направлении следующего монастыря, предусмотренного маршрутом, для чего одним надлежало проехать несколько сотен метров, другим — десяток миль.

Нас встретил пожилой коренастый монах в черном грубошерстном одеянии до пят и тесной шапочке. Седая веерообразная бородища, спускаясь на грудь, почти целиком прикрывала громадный крест, висевший у него на шее.

Спутники наши приветствовали его весьма почтительно. Та женщина, что затеяла с нами разговор в автобусе, дошла даже до того, что, бухнувшись на колени, поцеловала ему руку, и монах тому не воспрепятствовал, хотя был, похоже, слегка смущен.

Засим последовали его переговоры с одним из гидов нашей группы, по которым мы заключили, что другие паломники в отличие от нас после вечерней мессы отправятся дальше. И тут до моего слуха донеслись наши имена, хоть и произнесенные вполголоса, а самый младший из гидов еще и пальцем на нас показал, отчего прочие пилигримы тотчас обернулись к нам.

Гиацинт любезно кивнул, и монах, забыв свою первоначальную холодность, двинулся к нам, каждому пожат руку.

— Добро пожаловать, брат Бертинелли, мы рады вам и вашим друзьям, — произнес он по-латыни. — Для вас приготовлены комнаты в доме для гостей. Следуйте за мной, прошу вас. Когда вы отдохнете, вас посетит брат Поль.

Несколько выбитые из колеи, мы с рюкзаками на плечах пробились сквозь толпу ошарашенных паломников и вслед за пастырем поплелись по лабиринту пыльных улочек крепости, пока не оказались перед монументальной дверью, пугающей глаз массивностью железных скреп, приколоченных чудовищного размера гвоздями.

— «Брат Бертинелли»? — шепнул я на ухо Гиацинту.