Гробовщик

Тяжелый крест на его груди гулко стукнулся о крышку гроба. Жирные пальцы в перстнях с фальшивыми камнями прошлись по фиолетовой обивке. Пригладили бахрому. Камера поехала. Он чувствовал, как она выплывает у него из-за спины. А значит, пора. Резкое движение. Одно единственное. И вот уже крышка летит прочь. Хлопается об землю. В гробу — парень с флейтой. Глаза кардинала расширяются. С уст срывается незапланированное: «Христофор!» Вот так сюрприз! Он не знает, радоваться ему или… Вспоминает, что по роли надо хмуриться.

— Я заказывал скрипача, а не флейтиста!

Тишина. Бледные пальчики не двигаются. Флейта молчит.

— Что же ты не играешь! Играй! — орет Гробовщик.

Вместо того чтобы остановить съемку, очкарик дает указания:

— Черт с ним! Смейтесь! Смейтесь! И как можно дольше!

Он не любит дублей. Он экономит пленку. Камера выплывает из-за спины. Поликарпу кажется, что оператор развил бешеную скорость. Постепенно он осознает, что кино кончилось. Мальчик с флейтой не двигается, не открывает глаза. На лице у него толстый слой пудры. Поэтому он как живой, но Гробовщика не проведешь. Гробовщик все видит.

Съемочную группу парализует страшный рев кардинала.

— Стоп! — визжит белобрысый. Он не понимает, что кино уже кончилось.

Кардинал выбритой тонзурой бодает обескураженного оператора. Камера сходит с рельсов.

— Кто?! Кто?! — хочет знать хозяин кладбища, авторитет, босс отъявленных громил Анастас Карпиди.

Он бросается на режиссера. Валит его на землю и начинает душить. Белобрысый хрипит. Извивается змеем. Поликарпа еле отрывают от него пять или шесть человек из съемочной группы. Обливают холодной водой из вёдра. Усаживают на холодный камень с надписью «сон».

Паника. Кто-то по сотовому вызывает милицию. Потом приносят другой гроб. Голубой. Там настоящий флейтист. Студент музыкального училища. И тоже мертвый.

Капли воды с кардинальского креста падают на кладбищенский песок.

1

Скорый поезд Москва — Елизаветинск

1998 год, весна

— У вас тринадцатое место, — сообщила немолодая проводница в форменной синей пилотке, вернув паспорт и билет мужчине в длинном темно-зеленом пальто.

Он сказал своей спутнице: «Иди домой!» — но та и не подумала, прошмыгнув вслед за ним в черный проем вагонной двери.

В четырехместном купе не было ни души. Там царил образцовый порядок и чистота. До зеркального блеска начищенные стены, свежая занавеска на окне, ковровая дорожка, только-только из-под пылесоса, белоснежная скатерка на откидном столике, ваза с искусственными незабудками, прохладительные напитки, чайный сервиз, шоколад, печенье, пакетики с кофе, чаем и сахаром.

— А здесь уютно, — заметил мужчина, поставив средних размеров саквояж на полку под номером тринадцать. — Давно не ездил в поезде. С детства.

Он снял пальто, оставшись в ярко-рыжем свитере и серо-зеленых брюках, ему было лет тридцать или около того. Приятное, слегка вытянутое лицо с улыбающимися серыми глазами, короткий бобрик светлых волос. В мужчине с первого взгляда угадывался интеллигент. И в то же время не хлюпик. Такие особи чаще встречались в конце прошлого века и все реже встречаются теперь.

— Зря ты пошла со мной. Не люблю расставаний. Отходящий поезд навевает смертельную тоску.

— Но ведь на перроне останусь я, — чуть не плача, прошептала его спутница, совсем юное создание, не по годам задумчивое. Из-под широких черных бровей на него глядела вся мудрость Востока. Густые каштановые волосы растрепались. Тонкий, с легкой горбинкой, нос покраснел.

— Нас не должны видеть вместе. Ты же знаешь, куда я еду.

— Мы пока еще в Москве, — возразила она.

— Это тебе так кажется, — усмехнулся он. — Здесь уже кончается Москва.

— Ты меня специально пугаешь?

— Нет. Я хочу, чтобы ты была готова ко всему.

— Я не понимаю… Ты едешь оформлять развод?

Он кивнул, продолжая улыбаться.

— В этом есть что-то противозаконное?

— Скорее противозаконное было в моем браке, — пошутил мужчина.

— Ты от меня что-то скрываешь, — все больше волновалась девушка. — У тебя в этом городе еще какие-нибудь дела?

Вместо ответа он полез в саквояж, выудил оттуда толстенную книгу и черный бархатный футляр с очками. Очки оказались с замысловатой, под старину, оправой. В них он выглядел немного странно, существом не от мира сего.

— Ты носишь очки? — раскрыла от удивления рот его спутница.

— Знаешь, тебе пора, — твердым, не терпящим возражений голосом произнес он.

Уже в дверях купе, она спросила:

Когда тебя ждать?

— Не знаю. Позвоню.

Однако девушка не ушла далеко. Она стояла на перроне, напротив его окна и терпеливо ждала отхода поезда. Они молча разглядывали друг друга. Он ей подмигивал, и по его губам она могла прочесть оптимистическое: «Все будет хорошо!»