Гробовщик

– Засиделись мы с тобой, – Михалыч поднялся из кресла и потянулся. – Короче, дня через три жди в гости Щеглова. Утрясёшь с ним детали: время, место, направление ударов. С ним техники прибудут. Камеры наблюдения на столбах монтировать. И в лагерях и на блокпостах. Проконтролируй, чтобы языками не трепали.

– Камеры-то зачем? – не понял Киров.

– А как проверяющим оценить пригодность подопечных Щеглова? По зоне за ними бегать? – засмеялся Михалыч. – Вот он и решил для высокого начальства кино смонтировать. На основе реальных боевых действий.

Он протянул полковнику руку и тот встал и крепко её пожал.

– Ну, будь здоров!

С этими словами приятель Кирова двинулся к двери из кабинета.

– На всё про всё у тебя дней десять. Так что не тяни, – говорил он на ходу, поправляя галстук на шее.

Киров шёл следом, не решаясь задать главный вопрос.

– Михалыч, – наконец набрался он храбрости. – А что потом? Со мной, что потом?

Его приятель остановился, медленно обернулся.

– От тебя зависит, – сказал жёстко он. – Если всё исполнишь – будешь жить. Обещаю. Если обгадишься, кому-то придётся за всё ответить. Вот и отдадим тогда Тревальяну твою голову на блюде. Он давно на тебя зуб точит. Еще с тех пор, как ты его в тендере на разработку ПДА прокинул.

– Да разве же это я тогда по тендеру решал? – возмутился Киров. – Это…

– Я знаю, кто решал, – перебил его Михалыч. – А вот Тревальяну об этом знать не обязательно. Короче, тебе всё понятно?

– Передай там, что я крепко постараюсь, – пообещал полковник.

– Постарайся. Постарайся, дорогой, – сказал Михалыч и вышел, закрыв за собой дверь.

8. Их надо остановить.

– И что было дальше? – спросил Кораблёв.

- А что могло быть? – пожал я плечами. – Я ушёл. Они остались.

Вечерело. Мы сидели на дебаркадере, свесив, по традиции, ноги за борт.

Уголёк окурка опасно подобрался к пальцам. Я бросил его в воду.

- Знаешь что? Переселяйтесь пока ко мне. Временно, – сказал учёный. – Это я к тому, что эти твари, прежде, чем до Западного Лагеря доберутся… В общем, мимо твоей деревеньки не пройдут. А там дети. Чем отбиваться думаешь?

- Меня не минуют, а тебя, значит, пожалеют?

Учёный усмехнулся.

- Помнишь, артефакт у меня на втором этаже? Я с ним немного повозился, короче, если его правильно настроить, то дебаркадер со всем содержимым становится как бы призрачным. Мало того, что невидимым, так даже если наткнёшься – насквозь пройдёшь, и ничего не почувствуешь. Я назвал эту штуку – «Летучий голландец». Красиво? Так что на время всех этих пертурбаций лучше этого места, – он похлопал по деревянной палубе. – во всей Зоне не сыщешь.

- Мы-то отсидимся, – сказал я.

Кораблёв долго смотрел на меня, потом сказал:

- Задачка на воображение. Представь себе, что ты – кот. Живёшь в году эдак в 1943. И вот как-то занесла тебя кошачья доля на территорию концлагеря возле города, что раньше назывался Освенцим, а ныне переименован в Аушвиц. Смог бы ты-кот жить, как прежде, как ни в чём не бывало, если бы прогулялся по дорожкам этого лагеря?

– Я бы ничего не понял, – сказал я.

- А если бы и понял, – усмехнулся учёный. – Ладно. Упростим задачу. Время и место то же, но ты не кот, ты – комар. Как с твоей комариной точки зрения, есть ли разница, у кого пить кровь, у начальника лагеря или у заключённого из очереди в газовую камеру?

- Я не кот! Я не кот и не комар! Я… – крикнул я и закашлялся.

Кораблёв тут же саданул меня ладонью по спине и продолжил:

- …Человек? Уверен? Я бы даже за себя не поручился. А за тебя и подавно. Может, хватит уже врать самому себе? Ты же цепляешься за прошлое, потому что боишься принять очевидное. Нет, уговариваешь ты себя, все перемены, это только внешне, под оболочкой я остался тем, кем был. Прежним. И даже доказательства себе выдумываешь. К примеру, такое: раз я чувствую, как человек, значит, я он и есть. И вот тебе уже кажется, что ты жалеешь тех бедолаг в Лагере. А еще тебе хочется, чтобы о твоей жалости узнали те, кого ты жалеешь. Как в той песне: «Пожалей меня, потом я тебя, потом вместе мы пожалеемся…» И ведь сам же прекрасно понимаешь, что жизнь – не песня. И что в ответ на твою слабость, а жалость одна из самых поганых человеческих слабостей, никто тебя не пощадит, а уж за человека тебя считать и подавно никто не станет.

Что за сигареты у Кораблёва? Не успел прикурить, как в вот уже – руке маленький окурок. Новый «бычок» полетел в воду.

- А знаешь что? – усмехнулся учёный. – Не жалей в общем. Жалей персонально. Возьмём, к примеру, Кирова. Как несправедливо с нашим полковником обошлись. Он всё так распрекрасно устроил, а теперь его крайним сделали…

На устах Кораблёва была ироничная улыбка.

- Да причём здесь Киров? – устало сказал я. В голове было пусто и безнадёжно

– А, так ты про солдат с блок-поста, или, может, про бродяг из лагеря? – продолжил тем же тоном Болотный Доктор. – Копыто – тоже бродяга, тоже из лагеря. И таких, как он, там полно. Их ты тоже будешь жалеть?

Я, молча, прикурил новую сигарету.