Гром

Когда все разошлись, с хлопотами по хозяйству было покончено и Батбаяр с Лхамой остались вдвоем, Лхама крепко обняла мужа, уткнулась лицом ему в грудь и дала волю долго сдерживаемым слезам отчаяния.

— Что с тобой, Лхама? — лаская жену, без конца спрашивал Батбаяр. Лхама никак не могла успокоиться. И лишь перед самым рассветом, едва слышно проговорила:

— Я тяжелая.

У Батбаяра перехватило дыхание. Он не знал, что делать, что говорить. Но усилием воли поборол минутную слабость и после некоторого молчания сказал:

— Что ж теперь сделаешь, Лхама. Ты только не плачь, не мучай себя.

Лхама была уверена, что Батбаяр ее оттолкнет, не захочет с ней говорить. Но, услышав слова утешения, почувствовав, что он еще крепче ее обнимает, успокоилась и с благодарностью взглянула на мужа.

— Я думала, ты… — дрожащим голосом начала было Лхама, снова брызнули слезы из глаз, и она спрятала лицо у него на груди.

«Бедная! Как она страдает! — думал Батбаяр. — Но ведь я тоже виноват. Порою, забывая ее, думал о Даваху… А что, если это ребенок Донрова? Нет, только не это». Он боялся спросить, но удержаться не мог.

— Когда это случилось? Кто отец ребенка?

— Мне тяжело об этом с тобой говорить, — сквозь слезы произнесла Лхама. — Но я должна рассказать тебе все, чтобы навсегда не потерять твоей любви, твоего доверия.

— Лхама, милая! Мы не должны скрывать друг от друга свою боль…

— Знаю, дорогой, знаю, только боюсь ранить твое и без того настрадавшееся сердце.

— За меня, Лхама, не беспокойся. У меня нервы крепкие. О себе подумай, — нельзя же так убиваться.

— Ну что ж, тогда слушай, — тяжело вздохнув, сказала Лхама. — Мы думали, ты скоро вернешься. Все ждали тебя. А ты как уехал, как будто пропал. Весной на Цаган сар[69] к хозяевам наехало много гостей, твоя мать весь день простояла у котла — пельмени готовила. Вспотела и вышла во двор, вот ее и продуло. Ночью у нее сделался жар, а через несколько дней она и вовсе слегла. Все сокрушалась, что не дождется тебя. Отец мой принес ей лекарство, чтобы она пропотела. Я пошла к хозяйке попросить мяса на бульон, но ее дома не застала, она уехала на несколько дней к родным. В юрте никого не было, кроме Донрова, он топил печку. Я так обрадовалась, когда в ответ на просьбу он предложил взять из загона любого барашка. Но только было я собралась выйти из юрты, как он взял меня за руку, подвел к хоймору и погасил лампу. Я не сразу поняла, в чем дело, помню только, сердце бешено застучало, всю меня затрясло. Хочу закричать — ведь отец тут же, в соседней юрте — а не могу…

Голос Лхамы дрогнул, и она снова заплакала.

— Ну будет тебе, Лхама, успокойся…

Наутро, выйдя из юрты, Дашдамба увидел, что гость стоит на краю стойбища, курит и всматривается в даль. «Помирились, видно», — очень довольный подумал старик и подошел к Батбаяру. Они поговорили о том о сем, а потом Дашдамба сказал:

— Послушай меня, старика, сынок. Недобрыми вестями мы тебя встретили. Но хоть и молод ты годами, а немало пришлось пережить. Ума тебе не занимать. Сам понимаешь, был бы ты рядом, ничего не случилось бы.

Как бы то ни было, Лхама пострадала из-за матери Батбаяра. Это, видно, хотел сказать старик.

Батбаяр молча слушал тестя и все смотрел на поросшие лесом высокие сопки. Затем, резко повернувшись, сказал:

— Отец! Что теперь говорить об этом — только душу травить. Видно, так предопределено свыше: одним править и богатеть, другим подчиняться и страдать.

После этих слов старик почувствовал угрызение совести и сказал:

— Как легко, однако, ошибиться в человеке… — Ведь он был уверен, что Батбаяр, узнав о случившемся, бросит его дочь. Батбаяр понял, что творится в душе старика. Да и сам он был не так уж мирно настроен, как это могло показаться на первый взгляд.

— Как бы то ни было, мы еще встретимся с этим Донровом и поговорим как мужчина с мужчиной, — решительно заявил Батбаяр. — Всякие скоты будут поганить наши дома, позорить наших жен, а мы что же, должны молчать? Нет уж! Судиться я с ним не стану. Закон все равно будет на его стороне, да и вас на всю округу ославишь. Но защитить честь жены — мой долг!

Видя, как распалился зять, Дашдамба стал его урезонивать:

— Твоя мать и мы с моей старухой жизнь прожили. Нам уже ничего не страшно. А вот вам, молодым, еще жить да жить. Так что, сынок, прежде чем действовать, все хорошенько обдумай. А о нас не беспокойся. Куда ты, туда и мы.

И Батбаяр уже не в первый раз подумал: «Умный у меня тесть, рассудительный. — Он с благодарностью посмотрел на Дашдамбу-гуая. — Понимает, что, нацепив на шапку этот стеклянный жинс, я не стану, как другие, ни перед кем пресмыкаться, даже перед ханом, а сам смогу за себя постоять».