Гром над Тьмой. Часть 4

Нельзя уничтожить эту махину снаружи. Её можно разломить, согнуть. Растоптать, загнать под пяту, но, словно мерзкий прыщ, она вновь вылезет в ином месте. Нет, такие штуки разрушают до основания, начиная именно с самого основания...

От образности тошнотворный ком подкатил прямо к глотке. Тьма сопротивлялась моим потугам, тьме претила формальность облика. Она растаскивала его, рвала в клочья, не оставляя попыток обратить меня в пятно. «Бог? — смеялось черное нутро. — Всего лишь жалкая букашка, кроха на обед!»

Мне казалось, что я видел, как натруженные руки Матери Тьмы старательно сплетают саму злость с ненавистью. Поток попавших в её хватку душ нырял, стремился прочь, на свободу, но будто уставший рыболов, Тьма привычно потрошила их, отправляя остатки на корм своим детищам. Обезумевшие, оголодавшей стаей они набрасывались на долгожданную пищу, зло сверкая бусинками глаз в мою сторону. Я им не нравился, я был здесь некстати.

Ольга ветром донесла до меня слова жреческих молитв. Хватая в охапку, я слепил их в комок, норовя приложить тварей мощью намоленных слов. Готовые броситься на меня в любой момент, они тараканами бежали прочь при моём появлении. Не раздумывая, я ударил по стенкам своего узилища. Башня снаружи вздрогнула, пошла рябью. Щупальце исторгло из себя гадкий плевок, мерзостью растёкшийся по земле. Словно скульптор, я воссоздавал собственный облик раз за разом, неустанно противясь черной, будто сажа, мгле.

Липкой грязью она обволакивала меня с ног до головы. Бесстыдно лезла под одежду, спешила залепить рот, нос, глаза и уши. Ревя, что взбешённый вепрь, я ударил ещё раз, и ещё...

Тщетно. Промедление стоило мне руки и импровизированной палицы — нутро башни, решив, что ей ни к чему такой смутьян внутри, спешила разбавить меня мраком своего естества.

Вспарывая мглу, сверкнув раскатистой молнией, с небес низвергнулась гора.

То, что еще недавно несло лишь погибель, мраком ужаса возвышалось над пропащими, развалилось зловонной кучей. Словно грязь под княжеским сапогом, её разметало под напором исполинских размеров в копья.

Мир Тьмы вздрогнул от мощнейшего удара, его отголоски прокатились по земле, волной сбивая с ног.

Я зажмурился лишь на миг, прикрыл глаза руками, вглядываясь во мглу и не скрывая радостной улыбки.

«Вовремя...» — шептал я, чуя, как отлегло от сердца.

Ударами грома стучали копыта небесных коней. Одноглазый и бородатый Бог, зло оскалившись, спешил покарать всех — и своих, и чужих. Белокожим титаном он соскочил наземь, вклиниваясь в горячку боя. Стискивая в руках мощь самого Асгарда, Один каждым ударом вопрошал: как смели мы, несчастные, устроить Рагнарёк, не дождавшись его?

Изо рта его вырывалось ледяное дыхание Скади. Острое копье Гунгнир, не зная промаха, пронзало тела тысяч пожирателей душ. Ловкий, словно Бальдр и хитрый как Локи, он воплощал в себе всех асов.

Гул боя заглох от рёва его рога — кромсая мглу белыми крыльями, подобно ангелам, воспарили гордые валькирии. Бесконечно женственные, безумно воинственные, они тащили за собой сотканное из самих звёзд покрывало. Долгожданным эфиром оно опустилось на жрецов и чародеев. Истощившие запасы, они перешли от мощи заклинаний к простоте жалких фокусов, а теперь вновь воспряли духом. Сверкал всеведущим оком Один — он всегда покровительствовал мудрым.

Словно в тщетных надеждах обогнать друг дружку, единой кометой о мглистую твердь ударили Велес и Перун.

Решив объединиться, они вложили свои силы в один удар. Проказливым бесёнком побежали молнии сквозь ряды детей самой Тьмы. Поле боя залилось долгим, протяжным, полным отчаяния визгом, воздух до предела заполнился едкой вонью жжёной резины.

Велес как будто жаждал соревнования. Что ему конец времён, когда можно показать себя во всей красе? Звериная натура обращала его медведем, змеёй и волком. Когти и клыки, во всём своём многообразии, не оставляя никаких надежд, смертельным вихрем кружились посреди теневого воинства. Скотий бог будто жаждал доказать правителю молний, что не уступает ему ни в чём.

Не сговариваясь, утолив первую жажду крови, они отступили. Им не был знаком ужас, и лишь у глупца хватит смелости клеветать на богов, обвиняя тех в трусости.

Оба спешили к своим.

Отвагой в сердцах воинов пробудился Перун. Рекой необузданной ярости он растёкся среди поредевших орков. Он чуял их бойцовское нутро, а мужество воинственного рода было по нраву. Раскатистым перуном он ударил оземь среди зеленошкурых воителей — расколовшись, побежав трещинами, земля выпустила из себя столп света.

Он присваивал себе орков по божественному праву. Ведавшие ранее лишь примитивность шаманизма, да силу предков, орки вдруг ощутили в себе мощь самого Перуна. В венах у них вместо крови побежала сама стремительность молний и сила грома.

Словно гриб, бог вырос посреди них прямо из-под земли. Могучее, огромное тело лоснилось от пота, чёрным пламенем пылали бугрившиеся мышцы. Не зная стыда, обнажённый, в облике орочьего героя Перун поднял над головой топор — и зелёная волна подхватила его клич...