Гром победы

Тотчас принёс. И это успокоило и обрадовало.

В ожидании кушанья разглядывал... Крышка была чеканной работы. На внешней стороне вычернена была величественная женщина в тунике, ниспровергающая копием тёмного воина. На внутренней стороне — изящный цветочек раскрыл лепестки. Отличный табак пахнул душисто, горьковато, будто неведомыми травами...

Принесли кушанье. Слуга доложил о Бассевице. Герцог приказал просить.

   — Ещё прибор!..

Хотелось уже не в одиночестве ужинать, приятной казалась эта перспектива жаловаться и перемежать жалобы этими бокалами красного, и вновь жаловаться всё теми же словами, и вновь пить красное, и уже почувствовать лёгкое кружение головы и приятное забвение, полузабытье...

Бассевиц уже знал всё. Принялся разъяснять, каково положение их и на что остаются надежды. Нет, не сказал ведь, что всё кончено раз и навсегда. Но герцог устал от своего тоскливого уныния и не воспринимал разъяснений, только хотел забыться и для того пил вино...

Бассевиц уверял, что герцога пытаются удалить из России интригами камергера Виллима Монса и Монсовой сестры Матрёны Балк...

   — Им-то что? Какая корысть? — Герцог уже ощутил приятное, успокоительное кружение головы. Произносимые слова растягивались невольно...

А правда, что им-то? Герцог всегда бывал е ними почтителен, памятуя их влияние при дворе…

Бассевиц объяснял, как расположены при дворе ныне придворные и почему это Монсы... Потому что императрица против подобного брака... И поговаривают о Монсе...

   — ...что он является любовником её величества...

Бассевиц продолжал объяснять. Что надобно делать, как надобно вести себя, кому и что надобно будет говорить...

   — Я говорить не могу... я не буду... Наконец, у меня сил нет! — Герцог пристукнул о столешницу донце бокала...

Бассевиц объяснял терпеливо, что прежде всего будут говорить сам Бассевиц и Андрей Иванович Остерман, они будут говорить...

Герцог уловил имя Остермана, поднял бокал и сказал тост за здоровье Андрея Ивановича...

Желанное кружительное забвение охватывало, почти непонятные объяснения обнадёживали. Герцог двумя согнутыми пальцами правой руки подтолкнул к Бассевицу табакерку..,

   — Ты открой, понюхай... Чем это пахнет... так... хороший странный аромат...

Бассевиц понюхал...

   — Это донник, ваше высочество, русская степная трава...

   — Очень хорошо!.. — выдохнул герцог...

Бассевиц щёлкнул крышкой...

Вычеканенная женская фигура повергала тёмного воина, цветочек раскрывал лепестки...

* * *

   — Как ты знаешь, Лизета?! Государь... отец высылал его? Но почему? Почему? И ты верно, верно знаешь о том, что государь передумал? Ты верно знаешь? Скажи мне, всё скажи!..

Лизету даже удивило немного, что Аннушка в этот раз не плакала, не раскисала квашней, а была даже как-то почти гневна и горделива. И была — а такое Лизета ощущала редко — была в этот раз старшей. И это не мог быть доверительный, прерывистый девичий разговор с крепкими объятиями, внезапными поцелуями в щёку...

Они сидели друг против друга. Стулья с гобеленовой обивкой светло-зелёной поставлены были по обе стороны холодного камина. Анна распрямилась и глядела так решительно и — опять же — с этой странной горделивостью, будто сознавала какие-то свои права и свою какую-то власть.

Лизета рассказывала всё, что удалось узнать. Прежде при таких своих рассказах Лизета ясно ощущала своё превосходство над сестрицей, ничего вызнать не умеющей. Но сегодня Елизавет почувствовала себя младшей, которой и надлежит всё вызнавать и докладывать старшей. Подобное чувствование не было приятно. И Анна даже и не примечала, каково сейчас Лизете, занята была только собою...

Лизета рассказала честно всё. Камергер Монс интригует и настраивает посланника Кампредона, Кампредон говорит государю о намерениях французского двора, Балкша, государю давняя короткая знакомая, уверяет, что пребывание герцога при дворе в отсутствие государя погубит репутацию принцесс. Бассевиц и Андрей Иванович Остерман что-то сказали государю, сумели убедить его, и он уже не отсылает герцога...

Лизета замолчала и почувствовала, как Анна перевела дыхание.

   — Тебе это верно известно? — спросила Анна.

   — Совсем верно!

   — Ты не договорила чего-то. — Анна нахмурилась. — Договори...

   — Не знаю... — обронила Лизета...

   — Договори!.. — Нахмуренная Анна странно так походила на отца, невольно хотелось послушаться её...

   — Не знаю, надобно ли...

   — Если ты узнала, стало быть, надобно, чтобы сейчас сказала мне.

   — Я нечаянно узнала...

   — Не верю. Ты хотела узнать. В нечаянность, уж прости, не верю.

   — Быть может, и сама уже знаешь... — осторожно начала Елизавет...

   — Не знаю. Ты полагай, что нет, не знаю!.. — Никогда ещё Анна не являлась таковой...

Елизавет уже надоедала эта игра. Сказать — и с концами! Но неужто Анна знает? Совсем на Анну не похоже...

Елизавет глаза отвела.

   — Слухи есть и толки, будто источником всякого дурного отношения к голштинскому герцогу — рама государыня...

Анна спокойно кивнула, будто музыку слушала и такт головкой отмеряла.

   — Но ты, Лизета, не всё сказала, скажи до конца...