Гром в ясном небе. Наука о душе

Они упустили первую возможность. Теперь у них появилась вторая возможность, и я призову обратно этих психотерапевтов, которые ведут себя как шуты, и дам им другую работу, не связанную с целительством. Нужно выбить из них познания, иначе они и впредь будут рассуждать подобным образом.

Они боятся упоминать мое имя, так как люди могут решить, что они все еще не свободны от меня. Их страх показывает, что они и в самом деле не свободны от меня. Если бы они были независимыми людьми, то продемонстрировали бы свою благодарность. Они произносили бы мое имя в разных уголках мира с великим уважением и любовью, если бы были по-настоящему свободными.

Но они знают о своей несвободе, отсюда их страх. Если кто-то обнаружит, что они были моими саньясинами, что станется с их неожиданно приобретенным духовным водительством? Одни стали «просветленными», другие - «освобожденными». Все их поведение просто указывает на то, что они абсолютные тупицы. И чем быстрее они поймут это, тем лучше.

Милый Ошо, Я полагаю, что мастеру нужно лишь протянуть каждому своему ученику кусок веревки. Со временем мы либо перепрыгнем с ее помощью на другой берег, либо повесимся на ней. Прокомментируй, пожалуйста.

Все верно. Твой вопрос в комментариях не нуждается.

Глава 6 И много, и совсем ничего

Милый Ошо, не мог бы ты рассказать нам о том, что происходило с тобой с тех пор, как мы несколько недель назад встретились на Крите в то памятное чудесное утро?

Вот мой ответ: и много, и совсем ничего. Много внешних событий, но ничего в сокровенной сути. Получается, что со мной ничего не происходило.

Прежде всего, я понял, что человек не развивается, что концепция эволюции может оказаться ошибочной, поскольку вот уже тысячи лет человек не меняет образ жизни.

В то чудесное утро на Крите, когда ко мне и моим друзьям дурно отнеслись, я вспомнил о Сократе. Тогда жили такие же люди, и по странному совпадению против меня выдвинули то же обвинение, что и против Сократа: мол, он развращал юные умы, подтачивал их нравственную основу. Меня обвинили в том же самом.

Двадцать пять столетий прошли тщетно, человек застрял на пути, он не развивается. Люди ведут себя жестоко, бесчеловечно. Они могли просто приказать мне покинуть свою страну, у них были на то все полномочия, и не нужно им было так грубо обходиться с нами, бить камнями окна, вышибать двери дома. Когда я сходил с верхнего этажа, мне казалось, будто внизу рвутся гранаты. У этих людей и в самом деле были гранаты, они угрожали разнести в щепки весь дом. Должно быть, они воспользовались предписанием выдворить меня из страны для того, чтобы выразить свою жестокость. А вообще-то, можно было просто сказать мне, что мое дальнейшее пребывание на Крите нежелательно.

Чиновник, выдавший мне туристическую визу на месяц, был начальником полиции. Спустя две недели визу отменил его заместитель. Ситуация, когда начальник полиции выдает визу, а его заместитель аннулирует ее, выглядит абсолютно недопустимой.

В афинский аэропорт привезли не меньше сорока полицейских, чтобы выпроводить одного безоружного человека, там же присутствовал заместитель начальника полиции. Отовсюду съехались журналисты из газет, радио, телевидения, они собрались в громадную толпу, напичканную телекамерами. Все они хотели взять у меня интервью. «Я могу не так уж много сказать вам, - объявил я. - Может быть, вот только это: человек никогда не станет цивилизованным».

Газетчики стояли передо мной, рядом возвышались сорок полицейских псов, все гигантского роста. Они окружили меня, подошел заместитель начальника полиции. Тут я сказал: «Своей полицией, своим правительством вы лишаете человечество будущего, особенно в своей же стране. Эти люди ответственны за убийство Сократа».

Когда я произнес эти слова, указав на заместителя начальника полиции, он решил заткнуть мне рот. Впервые за тридцать пять лет я притворился разгневанным. Мне это не очень удалось, потому что в душе я смеялся! Но я все же крикнул этому чиновнику: «Заткнись! Стой на месте, не смей подходить ко мне». Я так громко закричал, что он замолчал, отступил назад и затесался в ряды толпы. Позднее я прочел их доклады. В них написано, что я исступленно метался в гневе, но это было не так! Просто они понимали только этот язык. В разговоре с человеком нужно пользоваться понятным ему языком.

Но мне доставило удовольствие это событие. Гнев можно имитировать. Я умею разыгрывать бешенство, оставаясь безмятежным. Противоречие не возникает, поскольку я притворяюсь свирепым.