Громила

«Может быть, ему уже лучше, а?»

«Может быть, он жалеет, а?»

Может быть, может быть, может быть.

«Увидим, Коди».

Со скрипом открывается калитка — тридцать восемь шагов через пустырь до двери; я иду медленно, не тороплюсь узнать ответы на вопросы Коди; и вдруг резкий звук скребёт по нашим напряжённым нервам, и мы останавливаемся как вкопанные посреди раскисшего поля.

«Ты слышал?»

Что-то разбилось внутри, за закрытыми окнами; и снова звон — теперь другой, более плотный. Первое было из стекла, второе — из фарфора; и Коди смотрит на меня огромными глазами, в которых страх милосердно приглушён незнанием.

«Что он делает, Брю?»

Порывшись в кармане, выуживаю из него несколько долларов и протягиваю Коди: «Пойди купи себе мороженое»; он хватает бумажки и пятится к калитке; в доме опять что-то бьётся, на этот раз ещё громче.

«Кажется, работу ему не вернули».

Коди бежит усыпить свой страх вишнёвым мороженым, и я иду один — встретиться с дядей лицом к лицу.

(III)

Я никогда не понимал, как можно так жить:
День за днём держать палец
На кнопке саморазрушения,
И думать лишь об одном — нажать или нет,
И не иметь воли решиться даже на такую малость.
Таким был дядя Хойт до нынешнего дня,
Но сегодня нажата смертельная кнопка,
Отсчёт пошёл.
Дядя выместил свою ярость на беззащитной посуде.
Я ступаю как будто по минному полю —
Весь пол усеян осколками.
Он подбрасывает в воздух изящный соусник —
Думаю, когда-то он принадлежал моей бабушке —
И взмахивает бейсбольной битой;
Брызжет фонтан сине-белой шрапнели.
Запахом виски провонял весь дом,
Сколько же этого янтарного яда
Отравляет сейчас дядин мозг?
Он подкидывает чайную чашку и взмахивает битой —
Промах, но он разбивает плафон и бормочет:
«Почти попал».
Мне надо бы сбежать,
Оставить его наедине с его злобой,
Но если я намерен когда-нибудь взбунтоваться —
Это должно случиться здесь,
Это должно случиться сейчас.
Даже если я знаю, что не создан для войны,
Пришло время сразиться с собственной природой.
И я готов к боевому танцу.

(IV)