Громовой пролети струей. Державин

Иль стоя внемлем шум зелёных, чёрных волн,
Как дёрн бугрит соха, злак трав падёт косами,
Серпами злато нив, — и ароматом полн,
Порхает ветр меж нимф рядами.
Иль смотрим, как бежит под чёрной тучей тень
По копнам, по снопам, коврам желто-зелёным,
И сходит солнышко на нижнюю ступень
К холмам и рощам синетёмным.

Восхищаясь природой, женской красотой, воспевая воинскую славу, отдавая дань величию государственных деятелей, Державин одновременно всегда думал и о преходящести всего сущего, о бренности бытия. В старости чувства эти утончились, приняли характер тихой грусти. Поэт со спокойной мудростью ожидает неизбежной смерти:

Что жизнь ничтожная? моя скудельна лира!
Увы! и даже прах смахнёт с моих костей
Сатурн крылами с тленна мира.
Разрушится сей дом, засохнет бор и сад...

Менее чем через полвека после кончины Державина Я. К. Грот, подвижник-исследователь, изучивший, издавший и прокомментировавший державинские труды, посетил Званку и увидел на месте усадьбы лишь груду кирпича. В своих печальных предсказаниях поэт — в который раз! — оказался провидцем. Спасение от забвения, по Державину, в слове. Заканчивая своё послание к Болховитинову, поэт выражает надежду, что тот разбудит потомков словами:

«Здесь бога жил певец, Фелицы».

Глава одиннадцатая «РЕКА ВРЕМЁН»

«Моё время прошло, теперь ваше время. Теперь

многие пишут славные стихи, такие гладкие,

что относительно версификации уже ничего

не остаётся желать. Скоро явится свету второй

Державин — это Пушкин, который уже в лицее

перещеголял всех писателей...»

Державин

1

  кабинете было тепло. Но он сидел за столом посреди комнаты, натянув белый колпак и запахнувшись в беличий тулуп, обшитый синею шёлковою материей. При виде его старчески бледного, угрюмого лица, склонённого над книгой, можно было подумать, что поэт размышляет о прочитанном. Но он спал. Незаметно для себя впал в дремоту, которая толь часто подкрадывалась к нему. Спала и его любимая собачка Бибишка, пригревшаяся за пазухой и выставившая наружу лишь умненькую беленькую мордочку.

Меж тем юноша, румяный от принесённого в Питер Николой Зимним морозца, спрашивал у седого камердинера:

   — Дома ли его высокопревосходительство и принимает ли сегодня?

   — Пожалуйте-с, — отвечал Кондратий, указывая на деревянную лестницу.

   — Но, голубчик, — умолял юноша, разволновавшийся от того, что увидит сейчас самого Державина, — нельзя ли доложить прежде, что вот приехал Степан Петрович Жихарев, а то, может быть, его высокопревосходительство занят?

Кондратий махнул рукой:

   — Ничего-с, пожалуйте... Енерал в кабинете один...

   — Так проводи ж, голубчик!

   — Ничего-с, извольте идти сами. Прямо по лестнице, а там и дверь в кабинет — первая налево....

Жихарев пошёл или, скорее, поплёлся. Ноги под ним подгибались, руки тряслись, и весь он был сам не свой: его била лихорадка. Остановившись перед стеклянною дверью, занавешенною зелёною тафтой, он не знал, что делать — толкнуть ли дверь или дождаться, что кто-нибудь войдёт. Вдруг в коридоре появилась старшая дочь Львова, воспитывавшаяся вместе с двумя сёстрами у Державина. Очаровательная восемнадцатилетняя Елисавета, ровесница гостя, приостановилась и добродушно спросила:

   — Вы, верно, к дядюшке?

Жихарев мог только кивнуть в ответ головой.

   — Так войдите, — и Елисавета без церемоний отворила дверь.

Ни сам Державин, ни даже его собачка не проснулись. Жихарев кашлянул. Поэт вздрогнул, зевнул и, поправив колпак, сказал, скрывая смущение:

   — Извините, я так зачитался, что не заметил вас. Что вам угодно?

Жихарев объявил, что по приезде из Москвы в Питербурх он решил непременно посетить Державина и выразить искреннее уважение к его имени, а затем назвал себя.

   — Так вы часом не родственник ли Степана Данилыча Жихарева? — оживился Державин, тотчас вспомнив давнего своего знакомца по тамбовскому губернаторству.

   — Внук...

   — Как я рад! А зачем сюда приехали? Не определяться ли в службу? — Державин не давал молодому человеку вставить слова. — Если так, то я могу попросить князя Петра Васильевича Лопухина и даже графа Николая Петровича Румянцева...

   — Благодарю, ваше высокопревосходительство, — отвечал Жихарев. — Я уже получил назначение и ни в чём покамест надобности не имею, кроме вашей благосклонности...