Громовой пролети струей. Державин

Принявший после кончины Бибикова воинскую команду и казанскую секретную комиссию, князь Щербатов ожидал, что теперь-то Пугачёв кинется к Узеням, и торопил Державина укрепить пикеты по обеим сторонам Волги, составить от Иргиза до Яика цепь из фузелерных рот и донских казаков. Снова тревожно стало на Средней Волге. После занятия Мансуровым Яицкого городка казаки, ушедшие в степи, подняли восстание среди оренбургских и ставропольских калмыков. Теперь уже Кречетников, недавно ещё издевавшийся над Державиным, посылал ему из Саратова одно письмо за другим, взывая о помощи.

Каратели расправлялись с захваченными повстанцами. В Оренбурге скопилось так много колодников, что из Казани выехала специальная комиссия во главе с Луниным и Мавриным. В Малыковке Державин с утра до ночи разбирал дела пленённых пугачёвцев. Серебряков привёз с Иргиза очередную партию несчастных. Иные облыгали друг друга, но большинство держалось твёрдо, удивляя гвардии поручика силою духа.

Серебряков ввёл очередного пленника — яицкого казака, заросшего до самых глаз чёрным волосом.

   — Переветник его глупского величества... — тяжело глядя на пугачёвца, доложил он. — Допрошен на Иргизе. Очюнно врёт и сам не ведает что... Будешь говорить правду?

Охрак кровию был ему ответом.

   — Это мелкая сошка... Распетлять и высечь простым кнутом. Кто там ещё?

   — Злодей Мамаев. Был приближен к самому Пугачёву и творил с ним неслыханные дела.

Мамаев, тощий, борода с сивизной, был уже так замучен допросами, что совсем запутался в показаниях. Он еле держался на ногах, и от побоев в горнице его сгадило. Сперва он признался Державину, что служил у Пугачёва кабинетным секретарём, что вместе с ним они бежали из Казани и по дороге заезжали к игумену Филарету, что посылали в Санкт-Питербурх двух яицких казаков, желая извести императрицу я великого князя, а других — в Казань, чтоб отравить Бибикова...

   — Вот, барин, какого я тебе изверга-то доставил... — улыбнулся всем своим страшным рябым лицом Серебряков. — Небось и меня за то, не хуже, наградою не обнесут.

Но, поняв, что бить его не будут, Мамаев тут же начал во всём отпираться.

   — Ах, кровопивец! — завопил Серебряков. — Тебе сухим из воды всё одно не выйтить! Признавайся ино по-хорошему!

Державин поглядел на Мамаева, который был весь в синевах от побоев, ничего не сказал Серебрякову и вышел в соседнюю горницу. Там под стражею сидел старец Иов. Поручик уже дознался, что со своим товарищем Дюпиным он сам пришёл к бывшей под Яицким городком жене Пугачёва Устинье, объявил о своём поручении и открыл письмо к Симонову.

   — Что, скитник, сибирки ожидаешь? Иди-ко замаливать грехи.

Вернувшись с Иовом, поручик грозно подступился к пленнику:

   — Ну вот, ты показываешь, будто бы всё наврал на себя напрасно. А ведь вот это старец Филарет. Он сам говорит, что ты с Пугачёвым к нему приезжал. Так для чего ты меня обманываешь?

   — Нет, я его не знаю!

   — Как! Так вы не приезжали ко мне? — уставил на Мамаева хитрые свои очёса Иов. — Побойся бога! Лучше, дурак, скажи правду, так тебе ничего не будет.

   — Виноват перед богом! — повалился в ноги Державину Мамаев. — Так и было! Мы с Пугачёвым приезжали к нему.

   — Ну так врёшь, дурак! — рассмеялся поручик. — Теперь я вижу, что ты всё тут перепутал. А ведь я чуть не послал твоего вранья в Питербурх, а самого тебя не отправил в колодках в Казань! Сказывай, кем же ты был на самом деле в пугачёвской толпе?

   — Писарем... — тихо выдавил Мамаев.

   — Эх, Серебряков, плачет по тебе каторга! — отрывисто проговорил Державин. — Мало того, что ты грабительски народ грабил, так ещё пыткою понудил сего писаря на себя поклёп возвести!

   — Делал токмо то, что всё, барин, делают, не боле, — мрачно прогудел Серебряков, поняв, что проиграл. — А ты погляди-ко лучше, как ваш брат над народом изгоняется. Истинно, кому насрано, а вам маслено!

Державин не ответил на дерзость. Он сорвал зло на Серебрякове, но оттого только, что чувствовал себя беспомощным вблизи другого, великого зла и несправедливости.

Вечером он писал казанскому губернатору фон Брандту: «Надобно остановить грабительство или, чтоб сказать яснее, беспрестанное взяточничество, которое почти совершенно истощает людей. В секретной инструкции, данной мне покойным Алексеем Ильичом, было между прочим предписано разузнавать образ мыслей населения. Сколько я мог приметить, это лихоимство производит наиболее ропота в жителях, потому что всякий, кто имеет с ними малейшее дело, грабит их. Это делает легковерную и неразумную чернь недовольною и, если сметь говорить откровенно, это всего более поддерживает язву, которая свирепствует в нашем отечестве».