ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ

 Мне понятно, что в те же времена родственную душу в Лохвицком учуяли и прославившийся Чабуа Амириджиби и Юрий Давыдов, это прекрасный писатель и честнейший исследователь русской революции и контрреволюции, историк Российской империи... Помню Лохвицкого и в увлеченном общении с приехавшим в Тбилиси Юрием Трифоновым.  Внимание столь популярного автора, конечно, было лестным. Но вот если сказать вдогонку протекшему времени: Трифонов с его социальным бы тописанием и попытками пересмотра российской и советской истории уже непонятен нынешней молодежи, не знающей проблемы «обмена», да и свободно распоряжающейся первоисточниками (если вообще этой молодежи сколько нибудь любопытны подробности жизни отцов и дедов, ставшие, по слову поэта, отдаленными, «словно повесть из века Стюартов»). Между тем произведения этого тбилисца, провинциала (относительно основных центров русской литературы), куда менее заметного вовремя оно, с течением лет словно бы приобрели новую прочность. Перейдя через бездну трех десятилетий (да и каких!), возвращаюсь к шедевру Лохвицкого и вновь испытываю волнение, испытанное в молодости. И даже большее — ведь в моем нынешнем возрасте жестокая правда ранит больней. Но ведь в конце концов только она и нужна....Подлинное и, надо думать, уже неоспоримое долговечное признание пришло к нашему писателю со времени публикации небольшой, в сущности, повести «Громовый гул» — 1977 год... Тут сразу определилось многое. Выяснились подлинные масштабы природного дарования Михаила Лохвицкого. Стала очевидной и удивительная последовательность в движении его судьбы. Замечательная и даже харизматическая неслучайность его литературного и общественного призвания. Здесь пришла пора сказать, что настоящая фамилия автора «Громового гула» была Аджук Гирей и его предком стал черкесский младенец, подобранный в истребленном и пылающем ауле русским офицером Лохвицким. Невозможно было предположить, что смешанный с треском пожарища ружейно орудийный гул превратится в долгое эхо, которое еще аукнется через не сколько поколений в других и сменяющихся исторических эпохах.

 Обратимся к великой русской литературе, в лучших созданиях которой «кавказская» тема возникла и развилась одновременно, параллельно с ходом бесконечной, занявшей ряд десятилетий Кавказской войны. И прежде всего припомним некоторые стихи, невольно оказавшиеся увертюрой трагических событий. Вот принадлежащее перу Василия Жуковского живописное, хотя, естественно, извлеченное из прочитанных географических сочинений, изображение знакомого понаслышке Кавказа и его народов:

 ...Ты зрел, как Терек в быстром беге
 Меж виноградников шумел,
 Где часто, притаясь на бреге,
 Чеченец иль черкес сидел,
 Под буркой, с гибельным арканом;
 И вдалеке перед тобой,
 Одеты голубым туманом,
 Гора вздымалась над горой,
 И в сонме их гигант седой,
 Как туча, Эльборус двуглавый.
 Ужасною и величавой
 Там всё блистает красотой:
 Утесов мшистые громады,
 Бегущи с ревом водопады
 Во мрак пучин с гранитных скал;
 Леса, которых сна от века
 Ни стук секир, ни человека
 Веселый глас не возмущал,
 В которых сумрачные сени
 Еще луч дневный не проник,
 Где изредка одни елени,
 Орла послышав грозный крик,
 Теснясь в толпу, шумят ветвями,
 И козы легкими ногами
 Перебегают по скалам.
 Там всё является очам
 Великолепие творенья!
 Но там — среди уединенья
 Долин, таящихся в горах, —
 Гнездятся и балкар, и бах,
 И абазех, и камуцинец,
 И карбулак, и Абазинец,
 И чечереец, и шапсук;
 Пищаль, кольчуга, сабля, лук
 И конь — соратник быстроногий —
 Их и сокровища и боги;
 Как серны, скачут по горам,
 Бросают смерть из за утеса;
 Или по топким берегам,
 В траве высокой, в чаще леса
 Рассыпавшись, добычи ждут.
 Скалы свободы их приют...