Громыко. Война, мир и дипломатия

Устинов был до мозга костей «оборонщик», руководил всей оборонной промышленностью во время Второй мировой войны, был лидером директоров военно-промышленного комплекса, самой авторитетной и влиятельной группы в советской экономике. К концу 80-х годов предприятия ВПК производили до 25 процентов внутреннего валового продукта, на их базе велось 75 процентов всех научных исследований и опытно-конструкторских работ^{358}.

Все трое входили в ближний круг Брежнева, который несколько лет сам курировал оборонную промышленность.

Андропов среди них был самым информированным и тонким политиком, поставившим перед собой цель стать преемником Брежнева. Хотя эта цель никогда не была озвучена, все его действия указывают на ее существование. Андропов даже одно время заведовал 4-м европейским отделом в МИД (Югославия, Болгария, Албания, Венгрия, Румыния, Греция), где близко познакомился с Громыко, был послом в Венгрии во время восстания в 1956 году и впоследствии поддерживал «венгерский опыт», заключавшийся в постепенной либерализации экономики в рамках устойчивого политического режима.

Вот как характеризовал Юрия Владимировича Александров-Агентов: «…Он был определенным сторонником мирного сосуществования с Западом, нахождения с ним возможных компромиссов и более четким сторонником гибкости, в том числе и на переговорах по разоружению, чем, например, Громыко. С другой стороны, Андропов всегда был и оставался убежденным приверженцем классового подхода к международным делам и совершенно чужд методов уговоров и односторонних уступок, применявшихся временами Хрущевым. И уж тем более он был чужд концепциям сближения двух противоположных общественных систем, стирания граней между ними в духе последующей политики Горбачева. Также где речь шла о защите того, что он понимал как коренные интересы социализма и союза социалистических стран, Андропов мог выступать в числе инициаторов и проводников самых жестких и репрессивных мер — от Венгрии до Чехословакии и затем, к сожалению, также Афганистана»^{359}.

Эти люди не хотели третьей мировой войны, но и не были пацифистами, шарахающимися от упоминания о военных угрозах. Они принимали решение о вводе войск в Афганистан в декабре 1979 года, после чего вообще рухнула так тщательно выстраиваемая политика взаимоприемлемых отношений с Западом.

Можно ли считать, что именно они, герои своего времени, поднявшие страну на невиданную высоту, своими действиями обрушили ее в историческое небытие?

В 1976 году Брежнев перенес второй инфаркт, после которого стал быстро терять рабочую форму. Он попросился в отставку, однако она была отвергнута, так как могла привести к переменам в руководстве. Реальное управление перешло к группе министра обороны Устинова, председателя КГБ Андропова и министра иностранных дел Громыко. Управляемость государства упала. Многочисленные отраслевые министерства, которых поддерживали отраслевые секретари ЦК, отраслевые отделы ЦК и отделы Совета министров, отстаивали свои интересы. Им противостояли в Госплане СССР только двое — председатель Госплана и заведующий Сводным отделом. Кризис управления нарастал вплоть до конца существования СССР. Послехрущевский курс советской верхушки на стабилизацию обернулся «правлением несменяемых старцев».

Ослабление управления и доминирование отраслевых интересов не могли не сказаться и на качестве научно-технического развития. «Нередко вопросы не решались по причине обычной косности и рутины, присущих процессу разработки и передачи в военную сферу новейших технологий. Из-за ведомственной неразберихи и нездоровой конкуренции в 1982 году по существу было сорвано оснащение советской противоракетной обороны вычислительным комплексом “Эльбрус”. Несмотря на то, что Военно-промышленная комиссия при Президиуме Совета Министров СССР напрямую занималась внедрением в производство передовых технологий, член “девятки” — Минрадиопром — неудовлетворительно взаимодействовал с разработчиками программного обеспечения для “Эльбруса”»^{360}.

В этот период авторитет и влиятельность Громыко достигли максимальной величины. Некоторые аналитики даже высказывали предположение, что он стремился занять высший пост в государстве. Однако это было не так. На эту тему однажды Андрей Андреевич разговаривал с сыном и довольно просто объяснил ему свои соображения на этот счет: «Мог ли я стать генеральным секретарем партии? Нет, не мог. За мной не было такой силы, как партаппарат, КГБ или армия»^{361}.

Но зато в Министерстве иностранных дел Андрей Андреевич не имел конкурентов: «В МИДе только один хозяин. Это я»^{362}.

Он реально оценивал свое положение. Но вот вопрос: а вообще-то были у них хоть какие-то конкуренты?