Гросспираты

В заговоре такого типа, как нацистский заговор против мира, если есть согласие его участников по основной цели — развязывание серии агрессивных войн — сразу же и весьма значительно расширяются границы ответственности каждого заговорщика. В этом случае каждый заговорщик несет ответственность за всю совокупность преступ­лений, совершенных во имя основной цели, тем более что нацистские заговорщики одновременно с войной планировали и совершение тягчайших военных преступлений, входивших составным элементом в стратегический план агрессии.

В подобной ситуации на заговорщика ложится ответственность независимо от того, участвовал он непосредственно или не участвовал в каком—либо отдельном преступле­нии. Больше того, он будет отвечать за совершение такого преступления, о котором лич­но даже не знал, но которое прямо вытекало из задач заговора.

В заговоре против мира выбор места для преступных действий не ограничива­ется темной аллеей, а простирается на огромные пространства, захватывая порой це­лые континенты. Здесь все гораздо сложнее. Тут требуется подготовка обществен­ного мнения при помощи тщательно продуманной пропаганды, принятие ряда законов, рассчитанных на подавление оппозиции, создание специальных широкоразветвленных органов, призванных готовить страну к агрессии, установление необходимых кон­тактов с промышленностью, мобилизация ее возможностей для экономического обес­печения заговора, хорошо организованная система дезинформации в целях нарушения международных договоров, ограждающих мир от военной опасности. Одним словом, заговор, направленный на подготовку и развязывание войны, на ликвидацию сво­боды и независимости целых народов и, более того, на физическое их уничтожение, не может рассматриваться в тех же рамках, что и разбойное ограбление какого—то купца.

Пока фюрер искал предлог...

Однако господ гросс—адмиралов обвиняли не только в заговоре против мира. В вину им вменялись также ведение конкретных агрессивных войн и совершение при этом тяж­ких военных преступлений.

Было бы несправедливым упрекать Редера, как, впрочем, и Деница, в том, что они не нашли аргументов против обвинения в варварских методах войны на море. Мы еще убе­димся в том, что столкновение защиты и прокуроров по этому вопросу создало глубо­ко драматические ситуации. Настолько драматические, что один из этих двух подсу­димых имел некоторые шансы выйти из нюрнбергского Дворца юстиции полностью оправданным.

Но когда речь шла об агрессии, то здесь Редер оказался совершенно бессильным

прибегнуть хоть к сколько-нибудь убедительным доводам. Поведение его в этом отно­шении во многом напоминало поведение Риббентропа. Ответы Редера на вопросы обви­нителей нередко отличались той же степенью политической наивности, что и ответы на­цистского дипломата № 1».

Впрочем, будем справедливы: люди и с гораздо более развитым интеллектом, люди, которые, в отличие от министров диктатора, каждодневно упражняют свой ум в полемической борьбе, несомненно, оказались бы бессильными перед лицом тех дан­ных, которыми располагали обвинители против подсудимых. Разница лишь в том, что такие люди при всех условиях не допустили бы слишком частого смеха в зале.

Мне бы не хотелось во всех отношениях ставить Редера в один ряд с Риббентропом. Тем не менее, справедливости ради приходится все же констатировать, что многие отве­ты главнокомандующего военно—морским флотом умиляли публику судебного зала.

Читателю уже известно об участии Редера на узком совещании Гитлера 5 ноября 1937 года, где последний раскрыл программу агрессии и даже примерную последова­тельность агрессивных актов. Через четыре месяца реализуется первая часть плана —Австрия падает к ногам победителя. А летом 1938 года Редер получает директиву, в которой фюрер недвусмысленно заявляет о необходимости «разрешить чехословац­кий вопрос» не позднее 1 октября. В ней черным по белому записано:

«Моим непреклонным решением является в самом ближайшем будущем разбить Чехословакию путем проведения военных операций. Задачей политических руководи­телей является выбор для этого подходящего момента...»

Процитировав названную директиву, обвинитель осведомляется, не заставил ли Редера такой документ, а также захват Австрии поверить наконец, что речь Гитлера на ноябрьском совещании не была пустословием, а отражала его подлинные намерения.

Редер отлично понимает, что знать планы Гитлера и оставаться у него на службе означало уже полную виновность. И он старается удержаться на прежней своей позиции, продолжая пользоваться старой аргументацией, которая теперь стала уж совсем неле­пой. Не искушенный в полемических битвах бывший главком военно-морских сил на­цистской Германии с тупым упорством твердит одно и то же:

— Но ведь Гитлер очень часто грозил кого—то разгромить, а впоследствии никого не громил. Он разрешал вопросы мирным путем...