Гросспираты

«Теперь следует упомянуть о человеке совершенно другого плана, который, зани­мая одно из самых влиятельных положений, оказал неблагоприятное воздействие на судьбу вермахта. Начальник ОКВ Кейтель — человек невероятно слабый, именно благо­даря такому качеству довольно долго пребывал в этой должности: фюрер мог обра­щаться с ним очень плохо, и Кейтель все сносил... Партия насиловала армию в различ­ных вопросах из года в год во все возрастающей степени, и она всегда находила под­держку у Кейтеля и его советника по внутриполитическим вопросам — генер~ала Рей—неке. Кейтель не пользовался никаким почетом в армии... Совершенно иным был гене­рал—полковник Иодль, который, собственно, и являлся оперативным руководителем в верховной ставке. Свои обязанности в области планирования он выполнял в течение ряда лет с большим спокойствием и знанием дела, с прозорливостью и верным суждени­ем. Он, по всей вероятности, был в генштабе единственным армейским офицером, который отдавал себе отчет в понятии «главнокомандование» и соответственно этому действовал. Он полностью удовлетворял требованиям, предъявляемым к человеку, занимающему столь трудный пост...»

После этого, видимо, уже нет необходимости объяснять, почему по—разному от­неслись к спору между защитой и обвинением Кейтель и Иодль. Понятным становит­ся и то, почему вдруг Редер счел необходимым несколько отретушировать нарисован­ный им ранее портрет Кейтеля.

Но уж кто был, пожалуй, больше других «поражен и возмущен» московскими по­казаниями Эриха Редера, так это гросс-адмирал Карл Дениц. Еще бы! Это ведь о нем Редер писал:

«Наши взаимоотношения были довольно холодными, поскольку мне не нрави­лось его высокомерие и его зачастую бестактное поведение. Ошибки, которые он допус­тил, были вначале известны только офицерскому корпусу, но затем стали известны всем. Они причинили ущерб военно—морскому флоту... Сильное подчеркивание Деницем партийной стороны в морских делах затрудняло ему руководство флотом.

Своей последней, критикуемой всеми кругами, речи, обращенной к «Гитлерюгенд», он обязан иронической кличке «Гитлерюнге Дениц». Это не очень способствовало ук­реплению его авторитета. У фюрера же он завоевал большое доверие, так как иначе нельзя объяснить назначение Деница шефом управления Северной Германией. Занятие этого поста главнокомандующим морского флота показывало, насколько дороги ему интересы флота, на руководство которым едва хватало его способностей. Его приказы в новой должности преемника фюрера показали, насколько плохо он пони­мал положение Германии, призывая в прежнем тоне к дальнейшему српротивлению. Он сделал себя посмешищем, чем вредил также флоту. По моему убеждению, он поте­рял в этот период последние симпатии в Германии...»

В тот же день в камеру к Деницу заглянул доктор Джильберт. В руках у него ко­пия московского заявления Редера.

— Смотрите, адмирал, я не знаю, должен ли еще иметь с вами дело. Ваш собствен­ный начальник весьма неважно о вас отзывается.

Дениц кипит:

— Здесь, доктор, все вранье. Вы знаете, почему он это писал? Потому, что он ревно­вал, завидовал тому, что мы со Шпеером добились резкого увеличения производства подлодок по сравнению с его старыми методами... «Гитлерюнге» — это ложь. Меня так никогда не называли. Редер — старый, завистливый человек. Он зол не только потому, что я заместил его, но и оттого, что в действительности сделал больше, чем он. И еще по­тому, что я стал главой государства, хотя когда—то был его подчиненным.

Не собираюсь здесь выяснять, насколько правы или не правы Редер и Дениц во вза­имных комплиментах. Одно лишь ясно: вряд ли можно было после Сталинграда зави­довать тому, кто брал на себя бремя командования немецким флотом, и уж, во вся­ком случае, тому, кто взял на себя сомнительную честь стать на одну неделю фюрером Германии, потерпевшей полное поражение.

Да, оглашение «заявления» не доставило радостей ни Деницу, ни Герингу, ни Кейтелю и ни самому Редеру.