Грот афалины

Отец нагрузил на Янга столько всего – ишак не понес бы все это. Сам взял в охапку поросенка, через плечо перекинул связку кур, они трепыхались, пытаясь взлететь, драли когтями и клювами спину и ноги. У матери был только один узелок с одеждой и лампа без стекла и керосина (ценная вещь, хотя ею никогда не пользовались). Мать невозможно было вытащить из хижины, она целовала каждую бамбучинку, каждое бревнышко. А когда вышла, уцепилась за кривую пальму, что склонилась возле дома, и зарыдала во весь голос.

Глядя на нее, заплакал и Янг, хотя доселе только украдкой вытирал то один глаз, то другой. Слизывал слезинки с дрожащих губ отец, он все время поддавал поросенка снизу коленом, чтоб не сползал с рук. Потом отец опустил поросенка на землю, зажал его между ног и позвал Янга. Покопавшись в узле, который гнул мальчика к земле, как циклон пальму, достал веревку, обвязал туловище поросенка за передними ногами по груди, конец намотал на кулак.

– Ну, пойдем… Пойдем помаленьку… – гладил он плечо матери свободной рукой, подбадривая. А она только качалась из стороны в сторону, точно под ветром, пыталась рвать на себе волосы.

Тем временем в деревне начало твориться что-то страшное. Моторы ревели совсем близко, среди хижин. Бульдозеры шли тесно один за другим – строения рассыпались и ложились под гусеницы с сухим треском. А пальмы поддавались не сразу. Мотор то одного, то другого бульдозера страшно, с надсадой ревел, пальма, в которую упирался нож, судорожно вздрагивала. И вот… сочный протяжный треск, дерево с шумом падает, даже вздрагивает земля. А бульдозер еще и проползет по пальме, будто хочет вдавить дерево в землю.

Янгу показалось, что с одного бульдозера скалит зубы Пуол. Присмотрелся – он! Пуол сам ломал, рушил свою хижину.

– Выродок! Лучше бы ты маленьким сдох!.. Проклинаю тебя! – тряс кулаком его отец, Джива.

Всплески-взрывы плача вспыхивали то тут, то там. В этом содоме среди машин и людей суетились и полицейские, тащили из хижин людей чуть ли не из-под самых гусениц бульдозеров, лупили палками по спинам, по головам. Некоторые пробовали отбиваться, а женщины пускали в ход ногти и зубы. И полицейские тогда совсем разъярились.

Отец весь дрожал, давая Янгу конец веревки, он никак не мог попасть в его ладонь. Но отдал наконец, чтоб Янг и рябого поросенка вел за собой. А сам еще немного покопался в Янговом огромном узле, достал образ бога Вишну. За рамку образа тут и там были засунуты сухие цветки лиан и орхидей, бумажные цветки. (Янг любил Вишну, изображенного на этом образке: три лица у него – и все светлые, добрые, шесть рук, и в каждой что-нибудь держит; возле бога смирные собаки, красные откормленные буйволы.) А отец тем временем зажженной спичкой поджег священную душистую палочку для окуривания и начал ходить с образом и палочкой вокруг хижины и ближних пальм. Потом стал возле пальмы, которую все обнимала и целовала мать, подымил направо и налево и на ту, что обнимала мать, и на Янга. А грозные страшные машины с ножами-отвалами уже совсем близко, уже направляются в их сторону…

– Эй, марш отсюда, пока целы! – надрывали горло полицейские. Лица у них потные, грязные, чалмы сбились на затылки, а то и развязались.

– Не-е-ет!!! – закричала вдруг мать истошным голосом. Бросила свой узелок и лампу, полезла на пальму. – Не отдам никому! Не отдам!!!

Хотя пальма и была наклонной, но беременной матери лезть было трудно. И все же она лезла, обдирая ноги, выше и выше. Вот уже осталась только та часть ствола, которая, выпрямившись, устремилась вверх.

– Марш, марш! Идите за расчетом! – орали полицейские, подходя все ближе. – Чего тут стоите? Прочь! – накинулись они на Янга и на отца. – А ты?! Слезай сейчас же, толстая обезьяна! – затряс кулаком, глядя на мать, усатый полицейский.

– Не слезу! Не отда-ам!!! – закричала сверху мать. – Люди! Влезайте на деревья! Они не посмеют нас…

Но ее в реве моторов, в треске ломающихся строений, в причитаниях женщин, наверное, никто не слышал. Янг окаменел, не мог стронуться с места.

– Именем Его Величества султана Муту приказываю – слезай! – усатый полицейский, схватив какой-то обломок, запустил им в мать. – Получишь тридцать ударов палками! Слезай!

– Люди-и! – кричала мать свое. – Не поддавайтесь!

– А ну – подковырни ее, потряси немного! – крикнул полицейский водителю бульдозера и добавил что-то по-английски.

Бульдозер угрожающе ревнул, крутнулся на одной гусенице, зашел сбоку: по наклону и против наклона не очень-то старую пальму потрясешь. Нож-отвал у этого бульдозера был неровный, словно бы сваренный из двух частей, поставленных под углом один к другому, получался как бы тупой угол с острыми краями. Бульдозер ревел-газовал, раскачивая ножом пальму. Янг видел, как моталась вверху мать, обхватив ствол руками и ногами, крича что есть мочи. Видел, как скалился в дурной ухмылке верзила водитель, высунувшись из кабины, забава, должно быть, ему нравилась.

– Мамочка, не надо! Мамочка, слезай! – кричал, громко плакал Янг.