Гротески и Арабески

В одну из этих минут рассеянности или задумчивости я развернул прекрасную трагедию поэта и ученого Полициано[574] «Орфей» (первую национальную итальянскую трагедию), лежавшую подле меня на оттоманке, и увидел место, подчеркнутое карандашом. Это место, в конце третьего акта, хватает за душу, и, хотя оно окрашено земными, грешными желаниями, ни один мужчина не прочтет его без волнения, ни одна женщина — без вздоха. Вся страница была закапана недавними слезами, а на вкладном листке я прочел следующие английские стихи, написанные почерком, до того непохожим на своеобразный почерк моего знакомого, что я с трудом мог признать его руку:

В твоем я видел взоре,

К чему летел мечтой:

Зеленый остров в море,

Ручей, алтарь святой

В плодах волшебных и цветах,

И любой цветок был мой.

Конец мечтам моим!

Мой яркий сон, милей всех снов,

Растаял ты, как дым!

Мне слышен Будущего зов:

«Вперед!» — Но над Былым

Мой дух простерт без чувств, без слов,

Подавлен, недвижим!

Вновь не зажжется надо мной

Любви моей звезда,

«Нет, никогда — нет, никогда

(Так дюнам говорит прибой)

Не полетит орел больной.

И ветвь, разбитая грозой,

Вовек не даст плода!»

Мне сны дарят отраду,

И ночь меня ведет

К пленительному взгляду

В эфирный хоровод,

Где вечно льет прохладу

Плеск италийских вод,

И я живу, тот час кляня,

Когда простор бурливый

Тебя отторгнул от меня

Для ласки нечестивой,

От края, где, главу склоня,

Дрожат и плачут ивы![575]

Стихи были написаны по-английски. Я не знал, что автор владеет этим языком, но это меня ничуть не удивило: он был известен своими обширными познаниями, которые всячески старался скрыть, так что удивляться было нечему, — но меня поразила пометка, стоявшая на листке. Она гласила, что стихи были написаны в Лондоне, затем ее соскоблили, однако не так чисто, чтобы нельзя было ее разобрать. Я говорю, что обстоятельство это поразило меня, ибо я помнил ясно один наш прежний разговор: на мой вопрос, встречался ли он в Лондоне с маркизой Ментони (она провела в этом городе несколько лет до замужества), мой друг ответил, что ему никогда не случалось бывать в столице Великобритании. Замечу кстати, что я не раз слышал (хотя и не придавал веры столь неправдоподобному утверждению), будто человек, о котором я говорю, не только по рождению, но и по воспитанию англичанин.

* * *

— Тут есть одна картина, — сказал он, не заметив, что я раскрыл трагедию, — тут есть одна картина, которой вы еще не видели. — С этими словами он отдернул занавес, и я увидел портрет маркизы Афродиты во весь рост.

Человеческое искусство не могло бы с большим совершенством передать эту сверхчеловеческую красоту. Я увидел опять тот же воздушный образ, что стоял передо мной в прошлую ночь на ступеньках герцогского дворца. Но в выражении лица, озаренного смехом, сквозила (непонятная странность!) чуть заметная печаль, которая кажется неразлучной с совершенством красоты. Правая рука лежала на груди, левая указывала вниз, на какую-то необычайной формы вазу. Маленькая волшебная ножка, выступавшая из-под одежды, чуть касалась земли, а в искрящемся воздухе, словно оттенявшем и обрамлявшем ее красоту, трепетали два прозрачных легких крыла. Я перевел взгляд с портрета на моего друга, и выразительные слова Чепмена[576] в «Бюсси д'Амбуаз» невольно затрепетали у меня на губах:

Он

Стоит, подобно римским изваяньям!

И будет здесь стоять, покуда Смерть

Не обратит его в холодный мрамор!

— Знаете что, — сказал он наконец, обернувшись к столу из литого серебра, украшенному финифтью, на котором стояли кубки с фантастическим узором и две большие этрусские вазы, такой же странной формы, как изображенная на картине, и наполненные, как мне показалось, иоганнисбергером[577]. — Знаете что, — сказал он отрывисто, — давайте-ка выпьем. Еще рано, но что за беда — выпьем. Действительно, еще рано, — продолжал он задумчивым голосом, когда херувим на часах ударил тяжелым золотым молотом, и в комнате прозвенел первый час после восхода солнца, — действительно, еще рано, но что за беда, выпьем! Совершим возлияние солнцу, которое эти пышные лампады и светильники так ревностно старается затмить! — И, чокаясь со мной, он выпил один за другим несколько бокалов.