Гроза

— Открой амбар, насыпь в мешок две меры пшеницы и отдай Хатаму. А потом амбар запри на замок. Поняла? — Из внутренних комнат послышалось «поняла», и вскоре во двор вышли Халпашша и девушка-служанка, прикрывавшая лицо платком. Точь-в-точь как молодая яркая луна, одним лишь краешком выглядывающая из-за черного плотного облака: Она бросила мгновенный взгляд на Хатама, но как только глаза их встретились, сразу же закрылась еще больше. Обе они — и старая и молодая — шли к амбару. У Хатама забилось сердце в груди. Он понял, что вот сейчас настал тот момент, когда он может оказаться совсем рядом с Турсунташ и даже сказать ей какое-нибудь слово. Он поглядел на Додхудая. Тот лежал с закрытыми глазами. Юноша встал, тихо вышел и в один миг оказался около амбара. В открытую дверь заглянул внутрь. Девушка, привстав на цыпочки, тянулась и не могла дотянуться до меры, подвешенной высоко на столбе.

— Бабушка, можно я ей помогу, — сам удивляясь своей смелости, сказал вдруг Хатам. Старуха была и слеповата и глуховата. Услышав посторонний мужской голос рядом с собой, она перепугалась.

— Это ты, что ли, Хатам. Напугал меня.

Но Хатам уже не слушал ее. Со словами: «И зачем так высоко вешать меру… Сейчас я достану ее», — он оказался около Турсунташ. Девушка так растерялась, что забыла или не успела закрыть лицо. Хатам, отдавая ей меру, говорил: «Старый приходит — быть угощению, молодой приходит — быть работе. А уж если тут двое молодых — ты да я, — какая же работа останется не выполненной. Не так ли?»

Девушка молчала, держа меру в руках и охваченная непонятным для нее самой волнением. Щеки ее покрылись румянцем, черные, изогнутые, словно крылья ласточки, брови трепетали, как бы и вправду готовые взлететь.

С чувством сладостной близости, называя девушку просто по имени, снова обратился к ней юноша Хатам:

— Почему молчишь, Турсунташ?

Полузакрывшись платком, но все же оставив открытыми глаза и как-то радостно сверкнув ими, она ответила:

— Работа… Пропади она пропадом, их работа…

— Так-то так. Но ведь если бы не работа, то мы и не встретились бы сейчас здесь в амбаре. Ну-ка давай подержи мешок. А вы, бабушка, сядьте в сторонке, отдохните. Где работают двое, молодых, пожилому человеку делать нечего. Отдыхайте.

Хатам ловко зачерпнул зерно ведром и пересыпал его в меру.

— Давай, держи мешок, Турсунташ, да подставляй его ближе, ближе. И что стоило бы тебе показаться лишний раз на глаза, когда я прихожу в дом…

Хатам, тревожился за свое рискованное поведение, поэтому торопился. Но все же успел спросить шепотом:

— Можно я что-то скажу?

— Можно. Скажи.

— Я все время жду мгновения, чтобы увидеть тебя.

— И я тоже, — вырвалось вдруг у девушки, покрасневшей, что называется, до корней волос.

Хатам не ждал таких прямых, искренних задушевных слов от Турсунташ и невольно растерялся. Поэтому он спросил, чтобы хоть о чем-нибудь спросить:

— Как тебе здесь живется? Не обижают ли тебя?

Держа мешок в опущенных руках, девушка ответила на вопрос вопросом:

— А вы были бы рады, если бы мне здесь было хорошо, в этой клетке, в этой темнице, в этом скорбном доме?

— Н… нет… никогда…

— Сил уже нет у меня, — послышалось вдруг бормотанье старухи. — Тяжела стала я, словно каменная, тянет меня к себе земля.

Хатам придвинулся еще ближе к Турсунташ и еще тише проговорил:

— Теперь мы познакомились с тобой. Посмотри же на меня не стесняясь и сама покажи мне свое лицо.

Девушка откинула покрывало с лица и близко и прямо посмотрела Хатаму в глаза. От волнения над ее верхней свежей и алой губкой выступили мелкие светлые росинки, а глаза увлажнились и заблестели.

— Я убью себя, — прошептала она едва слышно, но словно бы крикнула во весь голос.

— Что ты? Что ты? За что? Зачем? Я говорю, что нам надо жить, а ты… Я хочу тебе помочь… Хочешь?

Откуда-то издалека, словно с того света, послышался голос Додхудая:

— Где вы там? Вы что эту пшеницу вытягиваете из колодца?

— Сейчас, сейчас, — закряхтела бабушка Халпашша, с трудом поднимаясь на ноги.

— А где Хатам? Я кричу, а никто меня не слышит.

— Здесь я, — Хатам вошел в комнату к Додхудаю, держась за живот.

— Где ты был? — сердито спросил калека.

— Где… Живот у меня схватило, вот я и ходил.

— Я всех зову, кричу, а никто меня не слышит.

— Я слышал вас, дядя, но…

— Знаю, знаю, живот схватило, а теперь тебе хорошо?

— Теперь я на седьмом небе, дядя.

— Я знал, что ты так ответишь. Хочу сказать тебе, что ты молод и многого еще не понимаешь. Добром на добро может ответить каждый, это не штука. Добром на зло ответить может только человек, доблестный духом. Понял, что я сказал?

— Понял. Не каждый умеет ценить добро.

— Уступишь доблестному, сам станешь доблестным, уступишь подлому, превратишься в собаку. Будь доблестным, Хатамбек.

— Понимаю. Не напрасно говорят: сорок дней благодари то место, где кормился один день.

— Да, ты молодец, все понимаешь. Волей судьбы я делюсь с тобой своим хлебом. Если будешь это ценить, никогда не узнаешь нужды. Как, перестал болеть твой живот?.. Кстати, хочу загадать тебе загадку, разгадаешь ли?

— Как знать, — пожал плечами Хатам.

— Сколько сезонов в году?